Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - Александр Козенко Страница 52

Вдоль задней стены стоял роскошный диван, покрытый прекрасным отрезом вышитого шелка, которым Ада, где бы она ни была, любила драпировать вещи. Камин в столовой тоже был во внешней южной стене, и между ним и стеклянными дверями стояло большое плетеное кресло. Джек, как правило, работал, сидя в нем. Он обычно писал, положив стопку бумаги на колени. Поэтому никому нельзя было входить в столовую между завтраком и ланчем или между традиционным пятичасовым чаем и ужином. К югу от веранды была видна каменная арка над дорогой для экипажей со двора. Над комнатами первого этажа располагались их спальни (над гостиной), импровизированная ванная (над холлом) и комната для гостей (над столовой). Подняться наверх можно было по широкой лестнице с невысокими ступеньками, освящаемой окном, обращенным на запад, на двор фермы.

В юго-западном углу дома размещалась громадная старинная кухня с каменной плитой. В ней постоянно было много людей, собаки, домашняя птица и другие животные, которых нельзя было выкинуть из дома. Из всегда открытой кухонной двери можно было, пересекая мощеный булыжником участок, попасть, утопая по лодыжки в грязи и навозе, на задний двор. Северный участок дороги для экипажей вел сквозь ворота и небольшую плантацию к зеленой лужайке, а южный уже под громадным ясенем становился грязной колеей, ведущей к всегда открытым воротам на первобытную вересковую пустошь.

В нескольких футах в сторону проходила большая мощеная дорога из города Бови-Трейси и железная дорога в Ньютон-Эббот. Пройдя в ворота в другом направлении несколько футов, надо было перейти крошечный ручеек, но искать дорогу обратно в плотный туман можно было несколько дней.

Газон – хорошо выкошенная лужайка – был отделен от выгона для лошадей Адиной клумбой и четырьмя симметрично посаженными ирландскими тисовыми деревьями. За ним бурный подлесок, переходящий в плантацию за воротами для экипажей, и далее, казалось, возвышалась древняя каменная обсерватория, а еще дальше взгляд ловил крошечный ярко-голубой треугольник канала Ла-Манш близ Эксмута.

Направо или на юг выгон для лошадей постепенно понижался к аллее деревьев, и начинался лес с протекавшим по нему ручьем, несмолкаемый шум которого был одним из удовольствий этого места. За ним равнина снова постепенно поднималась к красно-коричневым склонам (Hound Tor) собачьей скалистой вершины холма, замечательный монолит которой выглядел как доисторический памятник, но который, скорее всего, был продуктом естественного процесса выветривания. Он назывался Нос Бонермена.

Голсуорси воспринимал автомобиль как некую опасную экзотику, доставившую бы лишь дополнительные хлопоты. Поэтому, чтобы добраться до Манатона, Голсуорси и посещавшие их гости по железной дороге доезжали до Бови-Трейси или Ньютон-Эббота, а затем на встречавшей их крестьянской повозке или тележке, запряженной собаками, они со своим багажом направлялись по узкой тенистой дороге к Уингстону.

Бытовые условия были весьма суровыми: в доме не было удобств, ни уборной, ни ванной комнат, отсутствовало даже электрическое освещение – только свечи и масляные светильники. Но, конечно, имелась ванна, правда сидячая, которую ставили перед зажженным камином, а воду для нее носили слуги снизу из кухни.

В свободное от своей интенсивной писательской работы время Джон вместе с Адой гулял по живописным окрестностям, катались верхом и даже участвовали в жизни деревенской общины. Так, Джон организовал «Стрельбище Манатона», что, по словам Ады, вызвало восторг у местных молодых людей. Голсуорси держали собственных лошадей – Пеги, любимую кобылу Джона, и Скина, приобретенного для Ады и гостей, любивших верховую езду, а также множество собак.

Голсуорси всегда были рады приезду гостей. Их навещали многочисленные родственники Джона, их протеже и близкий друг Ральф Моттрем и коллеги-писатели. Среди них Эдвард Гарнет, Бернард Шоу, сэр Джеймс Барри, Гренвилл-Баркер и многие другие. Как-то осенью они с супругами Баркерами совершили небольшой поход. Ада говорила, что они «оказались великолепными спутниками; он был неистощим на анекдоты, всевозможные выдумки, веселые рассказы и так далее. К тому же он гениально играет на пианоле (!). Я слышала в его “исполнении” две токкаты Баха и должна признаться: никогда не слыхала ничего подобного». Об их жизни в Уингстоне Ада писала:

«В Дартмуре у нас почти не было развлечений, и эти периоды покоя и свободы, нарушаемые лишь приездом тех гостей, которых не смущали бытовые неудобства, были очень по душе писателю. Длительные пешие прогулки и прогулки верхом, пение птиц, звуки, доносящиеся с фермы, живописная смена времен года и сопутствующие им события – рождение ягнят, стрижка овец, сенокос, сбор урожая, изготовление сидра, молотьба, – все эти простые занятия максимально приближали человека к земле и поэтому были для нас особенно ценными. Случайные крикетные матчи, конные состязания, спортивные игры, концерты местных талантов вносили в нашу жизнь большее оживление, чем можно было бы предположить. Обычно распорядок нашего летнего дня был следующим: до обеда он писал, я копалась в саду. Затем примерно часовая конная прогулка, после чего мы выбирали подходящее место, привязывали лошадей и обедали по-спартански. Затем более серьезные “скачки”, возвращение домой, ванна, чай, письма и прочие разнообразные обязанности и маленькие удовольствия – ужин, для меня – занятия музыкой, пока он правил гранки, читал или занимался второстепенной литературной работой, так сказать, не созидательной».

Но в жизни Джона и Ады в относительной изоляции было принципиальное различие. Жизнь в отдаленной от Лондона деревне давала Джону возможность работать постоянно, не отвлекаясь телефонными звонками и светскими обязанностями, что отрицательно сказывается на творчестве писателя. Он жил жизнью своих героев и был всецело поглощен работой. Совершенно в ином положении была Ада, не занимавшаяся самостоятельно творчеством. Конечно, она оказывала техническую помощь в работе своего мужа и у нее были небольшие развлечения, как то: работа в саду или занятия музыкой, и ей было скучно. Ей недоставало того, что давал Лондон, – концертов, театров и светской жизни или новых впечатлений во время заграничных путешествий. К тому же она была не столь терпима к бытовым неудобствам, чтобы с радостью принимать деревенскую жизнь. Однако она героически ее терпела ради своего супруга.

Уже в апреле 1908 г. она писала Моттрему: «…Хочу шепнуть вам на ушко, что для меня это совершенно не отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!». И в письме ему же в июне, уже перед самым возвращением в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, впрочем, бывает нечасто… В субботу у нас был настоящий ураган, а в воскресенье рано утором к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить нужно за малым».

В ту весну и лето в Уингстоне Джон самозабвенно работал над романом «Братство», первоначально имевшем название «Тени». «Тенями» обеспеченных и культурных жителей фешенебельных кварталов Голсуорси называл обитателей трущоб, расположенных по соседству. Он так увлечен работой, что оправдывается перед Гарнетом: «Я слишком поглощен работой, чтобы писать еще и письма. Но нам все же удалось насладиться весной и окрестными лугами. А в солнечные дни здесь просто великолепно». О своем романе он писал ему: «Это странная книга. Более личное, чем любое другое мое произведение. Этим я хочу сказать, что в ней меньше литературной техники, меньше истории, но больше жизни».