Звезда эстрады - Ирина Лобановская Страница 52

Все ждали Лёкиного провала. Как сговорились. Не дождутся! Опытный шахматист в цейтноте выигрывает.

Когда поэт первый раз принес ей свой жуткий текст, Лёка просто хотела его выставить вон. Навсегда.

— Вы думаете, это нормальная рифма — «весна» и «вода»? — язвительно поинтересовалась Лёка. — А эта — «Москва» и «моя»?

Поэт надулся и стал плести что-то о рифмах Маяковского и Вознесенского. Шибко умный…

— Мне такой текст не подходит! — вполуха выслушав его, заявила Лёка. — И петь это не собираюсь ни при каких обстоятельствах!

Но присутствующий при этом композитор, вкрадчивый и ушлый человечек, без конца противно потирающий ладони, уговорил Лёку повременить и не делать поспешных выводов.

— Вы не торопитесь, Леокадия Андреевна, — посоветовал он. — Мы давно работаем с Игорем в тандеме. У нас дружная рабочая пара и большой опыт. Вы попробуйте спеть одну нашу песню! И кроме того, задумайтесь насчет рифм. Ну, даже если бы Незнайка сразу понял, что «палка» и «селедка» — не рифма, разве он стал бы поэтом? Сомнительно… Поэзия — езда в незнаемое…

Чересчур незнаемое, злобно подумала Лёка.

Поэт Игорь смотрел разобиженно и бубнил, что тогда пойдет к Чебаевской. Та якобы давно его приглашала.

Упоминания о Чебаевской Лёка не вынесла и попробовала спеть эту бредовую, на ее взгляд, песню. И неожиданно сорвала чудовищный новый успех. Пришлось примириться и с поэтом, и с композитором, отныне работающими лишь на нее… Платить этим уродам и всякий раз искренне удивляться, как беснуется от счастья зал, слыша очередной «шедевр» дружного тандема.

Взбудораженная, ничего не понимающая Лёка бросилась на дачу к своему верному маэстро.

— Я рад тебя видеть, детка! — воскликнул он и на всякий случай, помня Лёкины страхи, притянул к себе за ошейник Дуньку. — Выглядишь изумительно! Что привело тебя ко мне на этот раз? Думаю, не внезапный приступ любви и сострадания…

Лёка чуточку смутилась.

— Вообще эти лимиты у сострадания очень невелики, — пробурчала она. — А душа быстро замусоривается… Не только у меня, у всех без исключения…

Маэстро кивнул:

— Твоя правда. А умирать передумала? И правильно! А то, помнится, ты как-то звонила мне и лепетала, что совсем погибаешь от головной боли…

Он пристально посмотрел на Лёку. Она потерялась еще больше, хотя сбить ее с толку было всегда довольно сложно.

— Да еще приехать ко мне в такую погоду… — продолжал, как ни в чем не бывало, маэстро. — По небу давно бегают тучи, которые до чего-нибудь нехорошего добегаются.

— Другой погоды нет, — философски ответила Лёка. — И взять неоткуда.

— Умнеешь на глазах, — заметил маэстро. — Хотя мудрость, как известно, уменьшает жалобы, но не сокращает страдания. Ну, рассказывай, что стряслось.

И Лёка выложила наболевшее: про поэта и композитора, уродские тексты и музыку, про подлую Лианку Чебаевскую… И еще про толпы в концертных залах, готовые слушать эту дребедень, но весьма холодно относящиеся к Лёкиной программе русских романсов…

Маэстро выслушал ее внимательно, наклонив седую голову и ласково поглаживая Дуньку.

— В общем, ничего нового ты мне не поведала, детка, — заметил он, когда Лёка наконец замолчала, уставшая и отчаявшаяся. — В обществе был, есть и будет действовать закон толпы. Он, увы, неотменяем и непререкаем. И он сильнее многих других законов.

— Толпа… — с горечью прошептала Лёка. — Но ведь кто-то должен ею руководить, направлять, обучать, в конце концов!

— Должен, — кивнул маэстро. — Но за много веков такого человека что-то не нашлось…

— А Господь Бог? — прошептала Лёка.

— Детка, чтобы даже Ему удалось вразумить оголтелую толпу, она обязана, как минимум, для начала в Него поверить, а потом послушать. Но она не верит и не слушает… Именно поэтому она — безумная толпа. Я слышал твое последнее выступление, детка… Ты по-прежнему хорошо поешь. А что ты поешь — меня интересовало не слишком. Напрасно, конечно, но ведь я понимаю, что такое эстрада. Это публичный жанр, как публичная девка. А славу, которой ты так жаждешь, люди называют венчанной блудницей.

— Что?! — взвилась Лёка. — Значит, я потаскуха? Шлюха?

— Каждый, кто продается, тем более за приличные деньги, заслуживает этого слова, — невозмутимо отозвался маэстро. — Основы человеческого общества хорошо известны — это корыстолюбие, страх и продажность. А люди, детка, по сути своей злы, хотя очень любят добро. Однако другими сделанное добро, исключительно только по отношению к ним.

— Но толпа состоит из отдельных личностей! И они-то очень разные! И их можно изменять!

Маэстро покачал головой:

— Это иллюзии. В толпе нет личностей. Она едина по сути и настроению. Она страшна. А тебе вообще нравятся современные мелодии наших песенок?

Лёка пожала плечами. Как может нравиться эта какофония?..

— А ты заметила, детка, как советская музыка поднимала дух, будила патриотизм и улучшала настроение? Достаточно послушать какой-нибудь марш времен Дунаевского — и от депрессии не останется следа. Ритм… Все дело в нем. А нынешнее поколение композиторов только жалуется, скулит и скучает. И создает сопливые, слезливые, сентиментальные мелодии, рассиропленные и минорные. Какая-то мяукающая и мурлыкающая тональность… Ты не анализировала, детка, что поешь?

— Пою что придется! Что сочиняют и приносят нынешние гении от музыки! — крикнула взбешенная Лёка. — Именно такие сопли обожает народ!

— Это не народ, — спокойно возразил маэстро. — Народ в твоих залах не бывает, не обольщайся! Он совсем не там. И твои клипы он тоже смотрит вряд ли. Ты чересчур заблуждаешься, детка…

Лёка окончательно взбеленилась:

— И что же мне теперь делать? Перестать петь?

Хороший вопрос… Теперь пусть маэстро найдет на него достойный ответ…

Но мэтр лишь рассеянно пожал плечами. Он был равнодушен и величав. И заговорил о своем:

— Обычно темнеет гораздо быстрее, чем рассветает. И как мало похоже то, чего ты хочешь в молодости, на то, что ты можешь сделать в действительности… Как мало юношеские мечты напоминают все, чему радуешься в старости… У меня теперь слишком много досуга, детка… И я как-то взялся анализировать тексты нашей эстрады. Вот, например, один поет о том, как «на Садовой-Ямской и на Ордынке мы дарили весной девушкам улыбки». А такой улицы — Садовая-Ямская — вообще нет в Москве и никогда не было. Или там стоит запятая? Но ее нельзя услышать. И все равно напрашивается ассоциация с «Тверской-Ямской» или «Садовой-Триумфальной». А вот еще пример: «Странной звездою горит зеленый семафор». Семафор не может гореть — это не светофор. На семафоре нет никаких огней, семафор — это стрелка, которая поднимается и опускается и регулирует движение поезда. Правда, может, в песне семафор подожгли, и он полыхает ярким огнем? Ну, тогда строка «горит семафор» правомерна. Но только в этом случае.