Дотянуться до звезд - Луанн Райс Страница 52

— Лето, — сказала Диана; соленые брызги у нее на лице на вкус были словно слезы. — Ты любишь лето, Джулия.

— Маа, — сказала Джулия.

— Очень сильно. Ты всегда любила его, с самого своего рождения.

Лежа у Дианы на животе, Джулия дернулась, заламывая руки.

— Ты дитя лета, — говорила Диана. — Ведь ты так любишь это время года, правда, Джулия? Это теплое, чудесное время…

За болотами Диана увидела свой дом. Под солнцем потрепанная погодой кровля казалась серебряной, а ставни синими, будто само море. Садик Люсинды искрился всеми цветами радуги. Золотисто-зеленый тростник раскачивался на ветру, а флаг гордо реял. Ее мастерская отсюда выглядела крохотной, размером с ее игрушечный домик. На подъездной дорожке было пусто, но Диана гадала, заедет ли к ним Алан, чтобы проведать Эми с Джулией. Она вспомнила, как они обнимались в тот последний раз, и еще крепче прижала к себе Джулию.

— Хэй-хэй! — закричала Эми, размахивая руками на вершине дюны.

— Слышишь? — спросила Диана. — Это тебя зовет твоя подружка, Эми.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Привет, — крикнула в ответ Диана. — Джулия говорит «привет».

Подобно пушинке, Джулия была легка и свободна. На песчаном холме стояла Эми с Люсиндой. Их лица скрывала тень, но Диана была уверена, что они улыбались. Этот день стал подарком небес. Усевшись на высохшие ветки, за ними наблюдал зимородок. Солнце припекало, а ветер дарил свежесть. Это было лето, и все девчонки были вместе.

В девятистах милях на северо-восток, в старом буксире, сидел Малаки Кондон и слушал брачные песни дельфинов. На голове у него были наушники. Прошлой ночью он втащил гидрофон на борт и снялся с якоря у острова Биг-Танкук. Мимо стремительно промчались дельфины, оставив огненно-зеленый след. Их сложный, таинственный язык, словно поэзия, будоражил воображение сурового ирландца.

Теперь он вернулся в доки Луненбурга и занимался расшифровкой вчерашних записей. Он был крепким седовласым мужчиной семидесяти двух лет, который родился и вырос на западе Ирландии, где и отдал навсегда свое сердце морю. Его отец ходил с неводом на лосося, и однажды летом ребенком вместе с сестрами он проделал в нем дырки, чтобы выпустить рыб. Любовь этого непримиримого идеалиста к природе не знала границ. Вот и сейчас он был готов в любое время слушать воркование дельфинов под звуки флейты Джеймса Голуэя или пение Лучано Паваротти.

За окном рубки зеленела темная гавань. Ярко-красные и синие здания своей незамысловатостью напоминали детские кубики. В вышине кружили белые чайки. Из доков вышел рыбацкий катер, и Малаки тяжело вздохнул. Он созерцал драму северной гавани под чудесную музыку — так чего же ему не хватало?

Вопрос был слишком горьким, и он прикусил мундштук трубки. Малаки тосковал по своей жене. Бриджит умерла девять лет назад. У них была замечательная жизнь — в Ирландии, Штатах и на многих океанах по всему свету. Его жена была родом с острова Аран, и именно она поддержала его стремление посвятить себя изучению моря. Она работала уборщицей и брала стирку на дом, дабы ему хватало на учебу. В Океанографическом институте Керри было не так уж много студентов, чьи юные жены так же бы горбатились, чтобы их мужья могли изучать взморник и акулью печень.

— Придет день, — говорила она мелодичным низким голосом, сияя вересковыми глазами, — когда ты будешь в поте лица исследовать своих рыб, а я стану отдыхать дома и целыми днями напролет играть с нашими детьми в дочки-матери.

— Обещаю, — сказал Малаки, — поддерживать тебя и одиннадцать ребятишек до тех пор, пока ты не будешь настолько счастлива, что тебе станет невмоготу.

— А разве женщина может быть так счастлива, — склонив рыжую голову ему на грудь, спросила она, — что ей станет невмоготу?

— Ну, к примеру, после одиннадцати малышей она будет так счастлива, что начнет молить своего мужа оставить ее в покое, — пошутил он.

— Ох, Мал, — рассмеялась она.

Но у них не было одиннадцати малышей. Лишь один. У Малаки и Бриджит родился сын. Они назвали его Габриель [11], потому что он стал их архангелом. Бриджид больше не рожала, но Малаки был рад. Ему хватало Габриеля. Он был их ясной луной, их восходящим солнцем. Маленький и забавный, с курчавыми рыжими волосами матери, он был поэтом.

Нет, он не печатал свои произведения. Но Малаки верил, это непременно случилось бы. У мальчугана был талант. Его язык был наследием предков: Йетса, Синга и Джойса. В четырнадцать лет он обладал душой умудренного жизнью человека. В его словах чувствовался ритм песен, а когда он писал о лунном сиянии над заливом, вы могли увидеть рябь на поверхности воды. Когда он слагал оды о любви к девушке, которую сам еще не успел испытать, его стихи пронзали сердце, оставляя в нем кровоточащую рану.

Блеск и живость были даны Габриелю самой природой. Он был самым счастливым из когда-либо появлявшихся на свет детей и с пылом и страстью ухватился за дарованную ему жизнь. Все в его окружении было прямиком из необыкновенной сказки. Его учителя, друзья, соседи. Его стихи побеждали на литературных конкурсах. Учителя английской литературы боготворили его, твердя Кондонам, что их сын обязательно станет знаменитостью. Но Малаки было наплевать на славу. Если бы только он мог слушать речь сына до конца жизни, он был бы безмерно счастлив.

Но Габриель умер. В возрасте четырнадцати лет он погиб в автомобильной аварии на шоссе 132 в Хайянисе, недалеко от аэропорта Ротари. Удар буквально уничтожил его родителей. Если бы не их вера…

Каждое утро Бриджит ходила на мессу в церковь Святого Франциска Ксавьера, преклоняя колени всего в нескольких скамьях от Роуз Кеннеди. Иногда их взгляды встречались — пожилая женщина прекрасно понимала печаль Бриджит.

Малаки похоронил себя заживо в собственной лаборатории. В ВОИ были привычны к полуночникам, но даже там огни офиса Малаки гасли позже всех остальных. Он страстно увлекся дельфинами. Он часами прослушивал их щебетание. У него были притянутые за уши теории, на которые никто не обращал внимания, — о том, что дельфины, как существа романтические, имели свои церемонии ухаживания и, мол, их голоса меняли звучание, когда они влюблялись.

Ссутулившись и натянув наушники, Малаки обезумел от горя. У него остались силы лишь слушать. Разве мог человек понять брачные песни дельфинов, не позволяя их музыке проникнуть в себя? В тот год он чуть не лишился своего исследовательского гранта. Потеряв способность воспринимать любовные рулады морских обитателей, он перестал писать научные доклады на эту тему. А исследования без теории не получали финансирования.

Малаки помог его молодой ассистент. Спустя пару месяцев после смерти Габриеля Алан Макинтош передал ему аудиокассету.

— Это с Карибского моря, — сказал он. — Дельфины из пролива Анегада.

— Еще больше тарабарщины, — буркнул Малаки.