Светлячок надежды - Кристин Ханна Страница 52

Придется либо брать с собой Мару, либо ехать одной. Ни то ни другое меня не привлекает. Я обязана не спускать с нее глаз, но не хочу, чтобы она присутствовала при моей встрече с матерью. Воссоединение семьи слишком часто бывает унизительным или печальным.

– Талли?

Я слышу свое имя и оглядываюсь. Кажется, Мара окликает меня уже не в первый раз, но я не уверена.

– Да, милая? – Интересно, я выгляжу такой же растерянной, какой себя чувствую?

– Мне только что позвонила Эшли. Мои школьные подруги сегодня собираются в приморский парк Лютера Бербанка – пикник, водные лыжи и все такое. Можно мне пойти?

Какое облегчение! Впервые за все время Мара спрашивает разрешения провести время со школьными подругами. Я так ждала этого доброго знака. Она снова становится собой, смягчается. Может, мне пора перестать так сильно волноваться за нее.

– Думаю, это отличная идея. Когда ты вернешься?

Она задумывается:

– Ну… Потом они собираются в кино. На девятичасовой сеанс.

– Значит, ты вернешься домой к…

– Одиннадцати?

Вполне приемлемо. И у меня будет масса свободного времени. Тогда откуда это нехорошее предчувствие?

– Тебя кто-нибудь проводит домой?

Мара смеется:

– Конечно.

Я стала слишком мнительная. Мне не о чем беспокоиться.

– Договорились. Сегодня я тоже занята, меня почти весь день не будет дома. Осторожнее там.

Мара удивляет меня, крепко обняв. Это лучшая благодарность, которую я получала за последнее время, и она придает мне сил сделать то, что необходимо.

Я собираюсь увидеться с матерью. Впервые за много лет – даже десятилетий – я задам ей взрослые вопросы и не уйду, пока не получу на них ответы.

Снохомиш – это один из тех маленьких поселков на западе штата Вашингтон, которые со временем сильно изменились. Когда-то здесь были молочные фермы, занимавшие плодородную долину, зажатую между Каскадными горами и быстрыми серебристыми водами рек Снохомиш и Пилчук; теперь же это один из спальных районов Сиэтла. Старые, удобные сельские дома были снесены, а на их месте выросли новые строения из камня и дерева, из которых открывается великолепный вид на горы. Фермерские угодья раздробили и нарезали из них участки вдоль новых дорог, ведущих к новым школам. Думаю, летом тут уже не увидишь девчонок верхом на лошадях – босые пятки мирно покачиваются, волосы блестят на солнце. Теперь здесь новые машины, новые дома и молодые деревца, посаженные на месте выкорчеванных старых. Перед яркими портиками расстилаются зеленые лужайки без единого сорняка, а ухоженные живые изгороди свидетельствуют о солидных добропорядочных жителях.

Тем не менее среди всей этой новизны то тут, то там проглядывает старый город. Между районами попадаются старые сельские дома, вокруг которых на огороженных участках в высокой траве пасется скот.

А вот и улица Светлячков. Этой узкой ленты асфальта за городом, недалеко от реки Пилчук, перемены почти не коснулись – или вообще не коснулись.

Приближаясь к этому месту, которое всегда было для меня домом, я ослабляю нажим на педаль газа. Машина мгновенно отзывается и замедляет ход.

Стоит чудесный летний день. Солнце словно играет в прятки с плывущими по небу облаками. По обе стороны дороги к реке полого спускаются зеленые пастбища. Громадные деревья застыли, словно часовые; раскидистые ветви дают тень сгрудившемуся под ними скоту.

Сколько я здесь не была? Четыре года? Пять? Это печальное, болезненное напоминание, что время иногда движется слишком быстро, собирая по дороге сожаления.

Не раздумывая я сворачиваю на подъездную дорожку к дому Муларки и вижу рядом с почтовым ящиком табличку «ПРОДАЕТСЯ». При нынешнем состоянии экономики неудивительно, что они до сих пор не смогли продать дом. Теперь Бад и Марджи снимают жилье в Аризоне, а когда продадут этот дом, найдут себе там что-нибудь.

Дом выглядел точно так же, как прежде – красивый, ухоженный сельский дом, белый, с круговой террасой, выходящей на два акра зеленого склона, обнесенного изгородью из поросших мхом кедровых бревен.

Шины хрустят по гравию; я заезжаю во двор и останавливаюсь.

Наверху окно комнаты Кейт. Я смотрю на него и на мгновение возвращаюсь в прошлое: мне четырнадцать лет, и я стою на этом же месте со своим велосипедом и бросаю камешки в окно.

Воспоминания вызывают у меня улыбку. Бунтарка и послушный ребенок. Такими мы были в самом начале нашей дружбы. Кейт всегда следовала за мной – или мне так казалось, когда я была девчонкой.

В ту ночь мы съехали на велосипедах с Саммер-Хиллз в темноте. Плыли, летели, раскинув руки.

Только потом, когда уже было слишком поздно, я поняла, что в те годы ведомой была я, а не она. Это я не могла отпустить ее.

Дорога от дома ее детства до моего занимает меньше минуты, но для меня это перемещение из одного мира в другой.

Старый дом, в котором жили дедушка и бабушка, выглядит не так, как я его помню. Двор перекопан; посреди него кучи – сломанные ветки, полусгнившая трава. Раньше все это скрывали гигантские кусты можжевельника. Теперь кто-то выкорчевал кусты, но ничем их не заменил, оставив перед домом груды земли и корней.

Можно лишь догадываться, что меня ждет внутри. За тридцать с лишним лет взрослой жизни я виделась с матерью лишь несколько раз, причем всегда сама искала ее. В конце восьмидесятых, когда мы с Джонни и Кейт вместе работали на местной телестудии, я наткнулась на свою маму в палаточном лагере в Йелме; в то время она была последовательницей Дж. З. Найт, домохозяйки, которая утверждала, что общается с духом по имени Рамта, которому тридцать тысяч лет. В две тысячи третьем году я взяла съемочную группу и снова отправилась на ее поиски, наивно полагая, что прошло достаточно времени и можно начать все сначала. Она жила в ветхом трейлере и выглядела хуже, чем когда-либо. С сияющими от надежды глазами я забрала ее домой.

Она украла мои драгоценности и растворилась в ночи.

Последний раз я видела ее несколько лет назад в больнице. Ее избили и бросили умирать. Тогда она сбежала, пока я спала на стуле рядом с ее кроватью.

Тем не менее я здесь.

Я останавливаю машину и выхожу. Держа перед собой ноутбук, словно щит, ковыляю по захламленному участку, переступаю через садовые совки, лопаты и пакетики семян. Входная дверь деревянная, поросшая светло-зеленым мхом. Я набираю полную грудь воздуха, медленно выдыхаю и стучу.

Тишина.

Вероятно, она лежит где-нибудь на полу – без чувств, в стельку пьяная. Сколько раз я возвращалась из школы и находила ее на диване в полубессознательном состоянии: сигарета с марихуаной у протянутой руки, а храпит так, что разбудит даже мертвого.

Я дергаю за ручку и обнаруживаю, что дом не заперт.