Свадебные колокола - Конни Брокуэй Страница 52

— Стройную. Гибкую.

Она задрожала. Его рука зарылась в ее волосы. На пол посыпались шпильки. Освобожденные волосы рассыпались тугими темными спиральками.

— С черными курчавыми волосами.

— С великолепными, — пробормотал он. — С великолепными локонами цвета черного дерева.

— Локонами? — еле слышно переспросила она.

— Да. С такими, которым позавидовала бы сама королева ночи.

Она затаила дыхание и закрыла глаза. Между бровями проявилась страдальческая морщинка. Он рассмеялся и почувствовал, как она напряглась.

Бедняжка. Она совсем запуталась и не знает, чему верить, тогда как он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы держать себя в руках. С каждой секундой ему становилось все труднее. Она была такой мягкой, такой податливой. Такой доверчивой и такой, черт возьми, трогательной в своей растерянности.

Как было бы просто изобразить рыцаря в сверкающих доспехах. Искрошить на куски всех драконов, освободить ее и уехать в сторону заката. Но наступит следующий день, когда спасение всего чертова мира потребует от него напряжения всех его сил.

Он помассировал ей шею, и ее тело расслабилось. Она прижалась спиной к его груди. Он почувствовал, как участилось ее сердцебиение.

Она откликалась на его прикосновения, но он знал, что еще больший отклик в ней находят его слова, которые она жадно ловила. Она впитывала малейшую похвалу, словно новообращенная вакханка на своей первой оргии, желающая, чтобы ее соблазнили, и опасающаяся последствий.

— Ты находишь меня… привлекательной?

Он понимал, как трудно ей при ее гордости задать такой вопрос, но, хоть убей, не мог придумать достаточно убедительного ответа. Поэтому он вместо ответа грубо прижал ее к себе, заставив ощутить собственным телом его влечение к ней.

Она ощутила его. Твердый, длинный и такой загадочно мужественный, он прижался к ее бедру. Она услышала его прерывистое дыхание и открыла глаза. Открыла медленно, неохотно, не желая расставаться с магией мгновений. Ее взгляд пополз вверх по отражавшимся в зеркале рубиновым бархатным юбкам и остановился на крупной, загорелой руке Джастина, растопыренные пальцы которой лежали на ее животе, крепко прижимая ее к его телу.

Его лицо уютно устроилось в изгибе ее шеи, а пряди его каштановых волос прикасались к ее груди. Она задрожала. Он прикоснулся губами к ней, как будто измеряя пульс.

— Я хочу тебя, — пробормотал он. — Я страстно хочу тебя.

Она вздохнула, желая, чтобы они занялись всеми теми вещами, о которых ей рассказала Мэри, — вещами греховными, но такими заманчивыми и увлекательными.

Ей следовало бы оттолкнуть его и надеяться, что он пообещает жениться, прежде чем она допустит физическую близость. Но ей всегда была отвратительна мысль о том, что какого-то мужчину заставят жениться на ней. Она слишком горда. Сейчас она не упустит случая заняться любовью, узнать, что значит быть женщиной. Она не хотела всю жизнь размышлять о том, как это бывает.

Ей двадцать пять лет. Но познавать все с кем-нибудь другим, кроме Джастина, она не желала.

Она была так поглощена своими мыслями, что не заметила, что он поднял голову и смотрит на ее отражение в зеркале.

— Ты все еще не видишь?

— Не вижу чего?

— Как ты великолепна?

При звуке голоса Джастина Беверли замер на месте, на дюйм не донеся костяшки пальцев до двери, в которую собирался постучать. Он явился сюда в полной уверенности, что комната пуста и ему ничто не помешает. Он какое-то время слонялся в холле, пока леди Эвелина не спустилась к обеду, и уже собирался проникнуть в ее комнату и унести ящик, как кто-то из гостей подозвал его к себе. Ему пришлось узнать, что от него требуется.

Он надеялся, что с ящиком ничего не случится. Он отсутствовал совсем недолго.

Звук голоса Джастина застал его врасплох, тем более что он моментально понял, что она тоже находится в комнате вместе с ним. Он застыл на месте скорее от удивления, чем движимый желанием подслушать разговор.

Он никогда не слышал, чтобы Джастин говорил таким голосом. Было в его тоне изумление, благоговение и какая-то пылкость, страстность. Он даже покраснел. И в самый неподходящий момент его окликнул голос с французским акцентом:

— Подслушиваете, мистер Беверли?

Он оглянулся, надеясь, что одного красноречивого сердитого взгляда будет достаточно, чтобы приструнить ее и заставить замолчать. Но она стояла в конце коридора, склонив набок голову с копной рыжих волос, и отнюдь не выглядела испуганной. А выглядела скорее дерзкой.

Она подплыла к нему, ткнула в грудь толстеньким пальчиком, потом им же помахала перед его носом и шепотом спросила:

— Чем вы тут занимаетесь? Стоите перед дверью в спальню мисс Эвелины, красный как свекла… — Услышав из-за двери голос Джастина, она ойкнула от неожиданности.

Схватив ее за полную руку, Беверли поволок ее за собой по коридору и отпустил только тогда, когда убедился, что отсюда их не услышат.

— Он… она… они… — заикаясь бормотала Мэри.

— Полно вам, уймитесь, — прервал он ее с отвращением. — Вы всегда так стараетесь довести до сведения каждого мужчины в округе, что вы опытная женщина, а тут начали заикаться, словно наивная девчонка.

— Да как вы смеете ставить под сомнение мою искушенность в сердечных делах? — возмутилась она, расправив плечи и являя собой воплощение оскорбленной женственности.

Беверли не смог удержаться от улыбки. И почему многие женщины считают, что бурное прошлое стоит того, чтобы его защищать?

— В таком случае перестаньте вести себя словно глупая курица. Мистер Пауэлл — последний в своей линии, а я, как представитель другой линии, три поколения которой верой и правдой служили роду его матушки, уверяю вас, что линия Пауэллов заслуживает того, чтобы ее продолжили.

Она подняла глаза к потолку.

— Да, да, понимаю. Родословная линия стоит того, что бы ее продолжили. И что из того?

— Он выбрал ее. Я одобряю его выбор. Они подходят друг другу.

Она прищурила глаза, в задумчивости вытянула трубочкой губы.

— Понимаю… значит, они сейчас примериваются друг к другу? Неужели ваш план сработал?

— Плана как такового не было, — запротестовал он, — я просто устранял некоторые препятствия и предоставлял возможности.

— Великолепно! — хихикнула она. — Я тоже одобряю! И ее матушка тоже… Ах! Боже мой! — Она помрачнела, закусив губу. — Ее матушка не такая искушенная в сердечных делах, как я. Мне было приказано поощрять ее интерес, но не подсовывать ее ему.

— Боюсь, что теперь даже вы уже не сможете ни на что повлиять.