Запретная страсть - Дженни Браун Страница 52

Проснувшись утром, Элиза сперва не могла понять: то, что случилось с ней вчера, ей приснилось или действительно происходило наяву? Но как только ее взгляд упал на заскорузлый от крови платок Эдварда, лежавший рядом с ней на постели, так она все вспомнила. Она схватила платок и спрятала его под одеялом. Поступок выглядел смешно и нелепо. Платок можно было спрятать от посторонних глаз, но от самой себя прятаться было некуда.

Нет, она не испытывала ни малейшего сожаления. Было глупо и лицемерно сожалеть о том, что случилось минувшей ночью. Воспоминание об этой ночи она сохранит в сердце как самую великую драгоценность. Элизе вдруг стало страшно. Над ней нависла серьезная опасность. Вкусив радость плотских наслаждений, она растерялась. Прежняя решимость покинула ее, она не могла себе вообразить, как теперь можно оставить Эдварда. Ее чувственная, животная страсть, спавшая так долго внутри ее, проснулась и заявила о себе в полный голос. Эта страсть кричала, нет, вопила, желая лишь одного: бежать как можно быстрее к нему в спальню, и опять отдаться ему.

Но об этом не следовало думать. Пробудившиеся внутри ее голод и жажда любви были намного сильнее, чем можно было предполагать. Только теперь она поняла, как, наверное, было больно и тяжело той женщине, которую бросил Эдвард. С щемящей болью она вдруг ощутила, что должна была пережить ее мать. Если она первая не порвет нить, соединяющую их обоих, то вскоре от ее уверенности в себе и от самообладания не останется и следа. Если она не сможет уйти от него, если сейчас не покинет его, то обязательно стрясется беда.

Беда стрясется не только потому, что сюда может пожаловать ее отец. Элиза решила не лукавить перед собой. Возможность появления отца стала для нее предлогов осуществить желание, о котором она втайне мечтала и которому больше не могла противиться. Она хотела отдаться. Докучливые приставания отца не слишком ее пугали. Элиза знала, что сможет перенести веете неприятности, которые отец мог ей доставить. Настоящая беда, с которой она точно не смогла бы справиться, скрывалась в ее переполненном любовью сердце.

Да, она сама отдалась распутнику, по своей воле. Она сделала это, зная, что он не любил и никогда не полюбит ее. Она пошла на это, зная его бессердечное, даже жесткое отношение к женщинам, которые имели несчастье влюбиться в него, а он без всякой жалости расставался с ними. Она надеялась, что сумеет переделать его. Увы, как же она заблуждалась! Он неисправим. Слишком он упрям. А она влюбилась в него по уши, как некогда ее мать влюбилась в ее отца.

В порыве отчаяния она вынула его гороскоп и в который раз взглянула на него. Там все было по-прежнему. Гороскоп не изменился, как и сам человек, для которого он был составлен. Изменилась только она сама. Элиза сначала расстроилась, а потом рассердилась.

В сердцах она бросила бумагу на пол. Какая же это чушь! Если бы все, что говорилось там, было правдой, если бы Эдвард любил ее, все было бы иначе. Он не играл бы роль лорда Лайтнинга, не прятал бы своих чувств под покровом лицедейства. Только иногда из-под маски иронично-насмешливого лорда Лайтнинга выглядывало настоящее лицо Эдварда Невилла.

Нет, она не смогла заставить его скинуть маску и предстать перед ней таким, каким он был на самом деле: любящим, добрым, верным. Хотя она любила Эдварда Невилла, но отдалась она все-таки лорду Лайтнингу, который увлек, очаровал ее роскошью своей жизни. Более того, он поделился с ней своей свободой, раскованностью, обаянием. Она поддалась, не выдержала искушения, отказалась от роли синего чулка, в которой, по уверениям ее тетушки, скрывалось ее спасение и превратилась в куртизанку.

Но теперь, когда превращение произошло, когда из серенькой невзрачной провинциалки она превратилась в обольстительную куртизанку, назад дороги не было. Она изменилась не только внешне, но и внутренне, она стала пылкой, страстной, необузданной в своих желаниях, она стала женщиной.

Элиза задумалась. Да, если не она, то первым покинет ее он, причем расставание — она почти не сомневалась — должно было произойти в ближайшие дни. Он напомнит ей о нарушенном ею условии и, воспользовавшись им как предлогом, избавится от нее.

Элиза вздохнула. Как ни тяжело, было расставаться, но надо было уходить. Почему она занималась с ним любовью? Да потому, что решила оставить его. Так нечего отгадывать, пора было действовать. Она подошла к сундуку с нарядами. Задумчиво перебрала их, больше они ей не понадобятся. Найдя на самом дне свое старенькое серого цвета платье, она поспешно надела его, затем положила все свои вещи, их оказалось совсем немного, в дорожную сумку. Деньги, пятьдесят фунтов, она взяла с собой, в конце концов, она их честно заработала.

Поколебавшись, она сунула в сумку книгу мисс Остен и нож для разрезания бумаги. Это его подарки, она имела на них полное право. Элиза уселась за стол и принялась писать прощальное письмо.

Но нужные слова никак не лезли в голову, а те, что приходили, как-то неохотно и медленно ложились на бумагу. Наконец письмо было закончено, вежливое, обтекаемое, почти холодное. Элиза оставила его на видном месте, он сразу увидит его. Затем крадучись, чтобы ее ухода не заметила прислуга, она спустилась по служебной лестнице и через черный ход покинула дом.

* * *

На улице шел дождь, и Элиза пожалела, что у нее нет зонтика. Она не знала Брайтона, не знала, где именно располагается почтовая станция, она хотела лишь уйти как можно быстрее и как можно дальше от дома Невиллов. Надо было поскорее найти станцию дилижансов и уехать в Лондон, где легче исчезнуть, чтобы больше не видеть лорда Лайтнинга.

Элиза торопилась, направляясь к центру города, и в то же время не могла отделаться от странного и неприятного ощущения, что за ней кто-то следит. Внезапно сзади послышались чьи-то быстрые шаги, а затем раздался окрик: