Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 52

Чем выше она поднималась, тем глуше становился шум города, бесчисленные громкие голоса, цоканье копыт и шуршанье колес. Как будто сутолока и шум снизу заставляли человека подняться в горы, чтобы побыть там в тишине. Все чаще она останавливалась, чтобы передохнуть, но еще ей хотелось разглядывать город сверху.

Аден был новым городом, он разросся только в последние годы — вырос словно из-под земли. Пробитая в камне широкая дорога вела к морю и делила город на две части, по ней в обе стороны двигались запряженные лошадьми и ослами повозки. По одну сторону двойной стены громко билось сердце Адена, которое, казалось, было единым для многоликой пестрой толпы: среди них были сомалийцы кофейного цвета кожи, закутанные в большие пестрые одежды; черные, как смоль, люди из Центральной Африки и арабы маленького роста, загорелые до черноты, — эти из внутренних районов полуострова. Стройные длинноногие бедуинки с кожей будто из глины и песка; мелькали блестящие бронзовые лица индийцев; невероятно яркие и разноцветные сари — как крылья мотыльков — индийских женщин. Иной, не такой, как на Занзибаре, была и здешняя жизнь, — бурной и кипящей. На шумных и ярких базарах, да и прямо на улицах на фруктовых прилавках перед маленькими магазинчиками — повсюду можно было видеть тяжело груженных верблюдов, горделиво выступающих и никуда не спешащих. Они проплывали и мимо арабских домов из белого или красноватого известняка, изящные деревянные эркеры которых выходили на улицу; и мимо домов индийцев, одновременно массивных и игриво-воздушных. Купола синагог и мечетей, стройные индийские храмы оживляли строгие улицы, а минареты вдруг вырастали подобно указующим перстам из настоящего каменного моря домов.

Здешние дома казались Салиме до странности низкими, что и создавало — вкупе с просторными улицами — впечатление широты и бесконечности. Вопиющим противоречием была массивная скала, окружавшая Аден, которая издавна держала город в мощных и навсегда застывших каменных объятьях. Сквозь узкую расселину, словно великаном пробитую в стенах кратера потухшего вулкана, вдали можно было видеть переливающееся море, а на нем — голый островок. По ту сторону стен находилась еще одна часть города. Прямые улицы с решетчатой планировкой, где бунгало были похожи одно на другое, как капли воды. Большие белые дома с колоннами и полуциркульными арками, сверкающие под солнцем, стояли стройными рядами, на вид простые, они были великолепными, а за ними располагались служебные помещения, вальмовые крыши которых были покрыты соломой, а стены сложены из дерева или камня, там содержали лошадей, были устроены склады и искусственные водохранилища. Это был камп британцев, как его все еще называли, хотя прошло уже много лет, как его строили, и с тех пор он стал настоящим гарнизоном, над которым развевался сине-красно-белый Юнион Джек. Однообразное скопление практичных построек, среди которых возвышалась старая башня, которая некогда могла быть или минаретом, или маяком. Солдаты британской короны обещали Салиме защиту, которая была ей так необходима. Хотя у Меджида и были длинные руки, которые могли дотянуться до нее, — одновременно заманивая и угрожая, — но в Адене ему ее не схватить.

Крутая тропинка вела сквозь ограду, и вот Салима уже у цели: это была круглая башня, приземистая и неуклюжая, без окон и с одним проемом вместо двери — едва ли больше узкой выемки в каменной стене. Со стоном выскользнула Салима из туфель и, развязав ленты соломенной шляпки, сняла ее. Она опустилась к подножию башни и села, широко расставив колени под пышными юбками, чтобы округлившемуся животу было удобно. Спиной она прислонилась к нагретому солнцем камню и подождала, когда сердце и дыхание придут в норму.

Башня Молчания, или Башня Тишины, — так называлось мрачное сооружение; если смотреть из города вверх, оно казалось только светлым пятном на темном камне, неприметным и не бросающимся в глаза. Сеньора Масиас с ужасом поведала Салиме, что на эту гору парсы приносили своих покойников, и солнце и ветер, а потом и черные птицы, кружащиеся в небе над башней, довершали вечный цикл жизни и смерти [7]. Салима не могла постичь отвращения своей испанской хозяйки. И в первый раз ее сюда привело упрямство и любопытство; она находила некоторое удовлетворение в том, что может совершить это — невзирая на свое отяжелевшее тело. Здесь она нашла место, которое считала святым, оно было пропитано временем и искренними чувствами, а кроме того, и некоторым представлением о вечности.

Салима бездумно водила пальцами по жесткой траве и по твердому каменному полу и нащупала что-то маленькое, твердое, овальное, наполовину скрытое рыхлой землей. Она извлекла это нечто на свет: металлическую пластину не больше ногтя, с крошечной петелькой; по всей видимости, она была сделана из серебра, матовая, черненная и шершавая — вся в царапинах. Она повертела ее, затем осторожно вернула на место.

Салима закрыла глаза и прислонилась головой к стене, наслаждаясь ветром и солнцем на своем открытом лице. Здесь было место, перевидавшее и перечувствовавшее многое, но остававшееся прежним. У нее было такое ощущение, что она здесь не первая, кто ищет тишины и возможности побыть наедине с собой.

Она мечтательно погладила живот. Все больше и больше она чувствовала дитя, его движения: как оно барахтается, бьет ножкой или кулачками или просто щекочет ее. Иногда, когда она была одна — вот как сейчас, — она шепотом разговаривала с ним, с их нерожденным ребенком. Рассказывала, с какой любовью они зачали его и с какой радостью его ждут. Рассказывала о его отце, который скоро приедет и заберет их на свою родину, — о ней она рассказывала ребенку все, что узнала сама, а еще делилась с ним мыслями, как она представляет себе их будущую жизнь там. Время от времени ей хотелось рассказать ему о Занзибаре — об острове с пышной растительностью, овеваемом всеми морскими ветрами. О его дедушке султане и о его бабушке из далекой Черкессии. Однако только одна мысль о Занзибаре, о смертельном страхе и об ужасах, испытанных там, душила ее. Когда гремит гром, яйцо портится, так говорят на Занзибаре. Но ее ребенок должен спокойно развиваться в ее теле — и в безопасности.

— Когда-нибудь, — пробормотала она, — когда-нибудь я расскажу тебе о нем.

Когда воспоминания больше не причинят боли.

Она поблагодарила судьбу, что та привела ее сюда, и снова благодарила хороших людей, которые помогали ей. Хадуджи. Госпожа Стюард и Зафрани. Доктор Кирк. Капитан Пейсли, тот, испытывая смешанные чувства — мистический мужской страх перед загадкой будущей жизни и в сочетании со внешней грубоватостью, — охранял ее, подобно стоглазому Аргусу, и заботился о том, чтобы на борту его судна она не испытывала неудобств. И именно ему она доверила свою служанку, чтобы он доставил ее целой и невредимой домой — на Занзибар.