Foxy. Год лисицы - Анна Михальская Страница 52

– И я. Но я хочу тебя.

– И я.

– Я так хочу тебя, Лиза. Все время, понимаешь? Я не могу ни о чем другом думать. Я забросил всю работу. Дела остановились. И в кафе я с тобой просто так сидеть не могу. Мне больно. – И он снова усмехнулся, на этот раз жалобно.

– И я тебя хочу.

– Милая. Моя милая… Знаешь, мне надо с тобой поговорить.

Я похолодела. Вот оно. Сейчас. Уже пришло.

– Не смотри на меня так. Ты понимаешь, это вполне естественно, что каждый из нас восполняет то, чего ему не хватает в браке. Эмоции… Любовь, я хочу сказать. Страсть. И мы стараемся делать это так, чтобы никто не пострадал. Они ведь не виноваты – ни Митя, ни Аликс. Ни дети тем более. То есть – тем менее.

– Ну… Наверное.

– Не виноваты. Просто они устроены по-другому. Не так, как мы. Но ошибки уже сделаны, что ж теперь? Так что это вполне, вполне естественно – то, что между нами случилось…

– Так естественно, что даже как-то противоестественно.

– Ах ты… Фокси, милая. Мити в Москве нет?

– Нет, и не знаю, когда приедет.

– Давно приезжал?

– Был еще снег. В марте, кажется.

– И что?

– Что – что?

– Между вами что-нибудь было?

– Лучше не вспоминать. Такая ужасная ночь.

– Ночь? – Он отвернулся и замолчал.

– Что ты? – спросила я. – Я ведь не спрашиваю, как у тебя с Аликс.

– Ну, ты ведь понимаешь, что это происходит.

– Понимаю, потому и не спрашиваю. – Я почувствовала, что слезы близко, и вскинула голову. В кафе было темно и душно, и облака сигаретного дыма стояли неподвижно, словно клочья тумана над ночным болотом.

– Лиза, послушай. Я не могу ревновать, не имею права.

– Не имеешь. И я, наверное, тоже. Я ведь думала об этом – ну, что ты и Аликс… Думала, а потом решила: лучше так, чем никак. И перестала думать. И мы с тобой поехали в лес.

– Я хочу объяснить тебе одну важную вещь, Лиза. Только не думай обо мне плохо.

Я молча смотрела на него. Улыбка счастья давно исчезла, и мне было важно одно – не разрыдаться. Здесь, в этом кафе… В этой дыре… В этой норе… В этой чужой вонючей норе.

– У Мити, когда он приезжал, как раз была связь с одной… девушкой. Моей студенткой. Девушкой ее можно назвать только в смысле возраста. Она авантюристка. Стриптизерша. Заодно – журналистка. Сейчас выбилась в писательницы – моментально. Причем и у нас, и в Париже. Представляешь, что она пишет? Ну, не в том дело. Он брал ее зимой в Кострому. Она могла его заразить чем угодно. Понимаешь, какая это грязь? А после этого ты… Ты спала с Митей. А потом со мной. Какая грязь…

Я встала и пошла по лестнице. Туда, где вверху виднелось светлое пятно – выход.

Слез не было – они высохли в одно мгновение. Я не оборачивалась.

Я не успела выйти на солнце. Он догнал меня и держал крепко.

– Нет, Лиза, ты не можешь так уйти. Послушай, подожди. Вот, успокойся, сядь. – И он подвел меня к белому пластмассовому столику под раскрытым зонтом. Я послушно села, не глядя на него. А на мою сумку села бабочка – рыжая крапивница, яркая и счастливая красавица. – Нет, я не могу, Лиза. Зачем я это сказал? Прости. Я не… Я не хотел. Я не этого хотел… Ох, я совсем запутался, совсем. Я обезумел от этой двойственности, раздвоенности, вечной необходимости все скрывать, от любви. От любви, Лиза. Это ревность. Я ревную тебя, понимаешь? Я не могу пережить, что ты спишь с Митей.

– Я с ним не сплю. А ты с женой – спишь.

– Прости меня. Я запутался, понимаешь? – Он был весь мокрый. На голубой рубашке темнели мокрые пятна. Крупные капли пота выступили на лбу. Губы потеряли свой четкий изгиб, расплылись и дрожали. Сердце мое сжалось.

– Хорошо, – сказала я. – Только есть у меня одно чувство. Одна мысль…

– Что? Скажи, что, Лиза, милая…

– А вот что. В конце концов я не достанусь никому – ни тебе, ни ему. Ему я вовсе не нужна, а тебе – почти. Ну, прощай. Я пойду одна.

Бабочка, до сих пор неподвижно распластанная на моей сумке, вздрогнула крыльями и упорхнула. Я встала на ноги. Ничего. Стою.

Солнце палило так, словно скатилось по Крымскому мосту прямо на площадь перед метро.

Он шел рядом со мной и что-то еще говорил. Я старалась не слышать. Не помню, как я оказалась в своей «Зоне». В полумраке Митиной квартиры, за толстыми каменными стенами главного здания. И – одна. На этот раз навсегда.

От слез я уснула. Эсэмэска разбудила меня, когда уже стемнело.

«ЛЮБИМАЯ! ЕДИНСТВЕННАЯ!»

«Какой ужас, – подумала я. – Я этого не выдержу». И ответила:

«МОЖЕТ БЫТЬ, ОНА – НО НЕ Я».

Наступила пауза. Она длилась, и я поняла, что это и есть конец. С трудом встала. Вымыла лицо холодной водой. С трудом переставляя ноги, добралась до кухни и поставила на плиту чайник. Как хорошо, что Сашки нет дома. В гостях, у кого-то на даче, и приедет даже не завтра. А к тому времени я справлюсь.

И бегом бросилась на сигнал прилетевшего письма.

«НЕТ, – читала я. – ТЫ, А НЕ ОНА. ТЫ, ЛИЗА!»

И почти сразу же – новое:

«ЧТО Я НАДЕЛАЛ! ПРОСТИ, ЛЮБИМАЯ!»

Комната наполнилась удушливым дымом. Чайник сгорел.

«ПРОСТИ! – заклинало следующее письмо. – Я ДОЛЖЕН ТЕБЯ УВИДЕТЬ. МНЕ НУЖНО СКАЗАТЬ ТЕБЕ ОЧЕНЬ ВАЖНУЮ ВЕЩЬ. ДО ЗАВТРА, МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ».

Я была так счастлива, что уснула, едва выключив плиту. Мне ничего не было больше нужно – ничего на всем белом свете. Ничего во всем мире. Если бы сейчас мне предложили бессмертие, я отказалась бы. Легко, с пренебрежением, не думая.

Утром, еще в сумерках сознания, не открывая глаз, я все вспомнила. Солнце почти не заглядывало в узкие амбразуры окон – стены «Зоны К» надежно хранили своих узников. И проснулась я очень рано.

Я оттирала гарь от стенок чайника, а перед глазами появлялись вчерашние эсэмэски – и я размышляла. Так мне казалось. На самом деле, я просто решалась. И решилась. Я все сделаю ради этой любви. Ведь другой у меня никогда не было. Были миражи, фантазии, навязчивый бред – что угодно. Но не любовь. Не страсть. В том, что это одно и то же, я теперь не просто уверена – я знаю это, и знаю наверное. Нет никакой любви к мужчине без страсти. Все остальное должно называться иначе – как угодно. Меня это не интересует. Мне важен только этот мой дар, полученный внезапно и незаслуженно, быть может, случайно. Но что-то говорит мне: нет, не случайно. Это твоя судьба. Это рок. Это счастье.

Береги его. Жертвуй ради него. Жертвуй ради него – но только собой. Не другими.

Тут телефон пискнул, и я выронила чайник. Он со звоном покатился набок.