Остров любящей женщины - Наталья Труш Страница 51

— Вы простите меня, Александр. Я… я сказала ему, что я… Катя.

— Напрасно. — Васильев-старший наконец пришел в себя, справился с волнением. — Танечка, то что происходит с ним сейчас, — нормальный процесс. Ну, обманете вы его на какое-то время. Но потом он придет в себя. И вы думаете, он вас простит? Вы не знаете его. У него железный характер.

— А у меня железные аргументы, Александр. — В голосе у Танечки Софроновой зазвучали незнакомые нотки. — Вы не знаете…

— Я знаю, я все знаю. Он рассказывал мне.

— Тем лучше. — Танечка тряхнула гривой темных волос. — Я жду ребенка.

* * *

Танечка пробыла в Германии пять дней. Васильев-старший взял с нее слово: пока ничего не говорить брату о будущем ребенке. Леха Васильев приходил в себя тяжело, и любое потрясение, даже самое радостное, могло пойти не на пользу, а во вред. Да и радость в этой истории была сомнительной. Случайная связь, от которой должен родиться ребенок… Сколько подобных случаев знает история. В народе это называется просто — «привязать мужика».

Васильев-старший ломал голову над тем, как преподнести брату эту новость. А Танечка и правда соблюдала условия договоренности, не рассказывала Лехе ничего. Впрочем, это вряд ли изменило бы что-то. У него не было в голове четкой картинки его прошлого, но эта женщина и Катя не увязывались в одно целое.

Лежа в одиночестве, Васильев складывал в голове разлетевшуюся на мелкие кусочки мозаику. Имя Катя грело, и с ним у него ассоциировалось уже очень много, кроме ночного зоопарка, кота Наполеона и цветка лианы со страшным именем «сциндапсус». Постоянно всплывали кусочки какой-то совершенно фантастической ночи, в которой плавилась красная свеча. Язычок пламени метался в темной комнате, выхватывая из черноты удивительно нежный, словно акварельный рисунок, изгиб тела.

Воспоминания эти день ото дня становились все ярче и осмысленней. Более того, закрывая глаза и предаваясь воспоминаниям, Васильев ощущал в себе что-то такое, что волновало его. Он постепенно вспоминал слова, которые она шептала ему, ее удивительный запах, ее волосы, на которые он постоянно наступал рукой, и она ойкала и говорила ему… Стоп! Она называла его таким словом, которое он никогда ни от кого не слышал. Это слово, это слово…

Леха Васильев зарывался лицом в подушку, пытаясь вспомнить это слово, и у него не получалось. Он понимал, что стоит ему вспомнить это слово, и мозаика сложится. Это слово было недостающим звеном. А у женщины, которая приходила к нему каждое утро, было лишнее звено. Она постоянно перебирала свои многочисленные тоненькие колечки на длинных красивых пальцах. Колечек было много, но она не путалась и каждое утро нанизывала каждое на его привычное место. Васильев запомнил порядок, в котором колечки чередовались на руке. Он помнил именно этот порядок. И с ним было что-то такое связано в его жизни, что тоже волновало его. Но не так, как волновали его воспоминания о ночи с горящей красной свечой. Колечки были из другой жизни. И то, что было связано с воспоминаниями о них, тревожило Леху Васильева, было чем-то инородным в его жизни.

…В то утро ему снился сон. Он дошел в нем до кульминационного момента. Он вспомнил даже табун мурашек, которые носились по его обнаженному телу. Та, которую он называл во сне Катей, заглянула ему в глаза и спросила Тихо:

— Глухопятый, ты здесь?

Слово это, по сути, приснившееся ему, прозвучало как гром: он вспомнил все. Катя, его живая и любимая девочка, разбудила в нем память одним этим словом. И ту женщину, которая приходила к нему каждое утро, он тоже вспомнил. И застонал, сморщился, словно от зубной боли.

Когда к нему пришел брат, которого Васильев-младший хорошо помнил, Леха спросил его:

— Зачем она приехала?

— Ты помнишь, кто это? — спросил Васильев-старший удивленно.

— Конечно! И почему она Катей назвалась?

— Я предупреждал ее, что обманывать тебя не надо, но она сама решила. — Саня развел руками. — Ты еще не все знаешь…

Он замялся. Он не знал, как сказать.

— Ну, давай, говори. — Леха Васильев внимательно посмотрел на брата. — Да впрочем, я догадываюсь. Она сказала тебе, что у нее от меня будет ребенок?

Васильев-старший, пораженный догадкой брата, утвердительно кивнул.

— Дура! — сказал Леха.

— Почему?

— По кочану! — Васильев разозлился. — Ты знаешь истинную причину нашего с Ириной развода? У нас не могло быть детей. Понимаешь? Не мог-ло! И это не бразильский сериал, а суровая правда жизни. Дело во мне. Документальное подтверждение — куча анализов. Я любой дуре, которая захочет пристроить меня таким образом в отцы, могу это легко доказать. Ты думаешь, она первая? Если бы! Нет, если бы наши отношения были основаны на любви, я бы только порадовался этому. Но когда вот так… Да еще с обманом.

Васильев-младший перевел дух.

— Слушай, я тебя умоляю, сделай так, чтобы она тут больше не появлялась. Ну, скажи ей прямо, что почем. Что скрывать-то? Если надо, я и правда готов представить доказательства. Но в данном случае я могу ее только пожалеть.

Дверь скрипнула, и на пороге показалась Танечка.

— Вы громко говорили, я все слышала…

Васильеву-старшему показалось, что она даже внешне изменилась, как-то посерела лицом.

— И то, что я подслушала, даже хорошо. Я хоть теперь уверена, что это не придумано на ходу.

— Да. В отличие от того, что ловко придумали вы. — Васильев кипел от гнева. — Таня, я ведь вам все тогда сказал. Я и сейчас могу повторить. Если бы это произошло с моей любимой женщиной, я бы все принял как надо. Но вы не были моей любимой женщиной, как бы вам этого ни хотелось. Я не хочу делать вам больно. И мне не очень удобно вам все это говорить. Но надо это сделать, чтобы не оставлять на потом никаких разговоров. Я благодарен вам за уход, я ценю ваши чувства ко мне, но я не выношу ложь. Тем более что вы задели тему, которая только моя. Вернее, наша. Моя и той женщины, которая мне нужна.

Танечка нервно перебирала в руках кисточки своего шикарного пушистого шарфа. Васильев видел ее пальцы с тонкими колечками. Черт! Что же его так раздражает в этих побрякушках?! Все-таки он не все помнит, что было с ним в той жизни.

Танечка молчала.

— Вы хотели обмануть меня с ребенком. Зачем? — спросил Васильев только для того, чтобы не молчать.

Женщина пожала плечами. Потом подняла на него глаза, полные слез. Она смотрела на него не мигая. Наконец не выдержала его взгляда, моргнула, и огромная слезища пробежала по ее щеке, капнув за ворот тонкого свитера. Васильев сжал зубы. Ну вот, только этого ему не хватало, слез бабьих. Странно, он почти не сочувствовал ей. Афера, которую Танечка хотела провернуть, очень разозлила его.

— Вам не надо было приезжать…

— Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. — Танечка шмыгнула носом, достала из сумочки платок. — Я хочу, чтобы ты хотя бы знал, что я действительно люблю тебя.