Коварство и честь - Эмма Орчи Страница 51

Он помедлил, опьяненный собственным энтузиазмом, но, чувствуя, что, возможно, зашел слишком далеко или сказал достаточно, чтобы принудить ее к повиновению, добавил уже спокойнее:

— Если мы на этот раз поймаем Алого Первоцвета, гражданка, Робеспьер из моих уст узнает, что вам, и только вам, обязан триумфом над врагом, которого боится больше всего на свете. Без вас я не мог бы устроить ловушку, из которой враг больше не сбежит.

— Сбежит, и еще как! — вызывающе воскликнула она. — Алый Первоцвет слишком умен, слишком проницателен, слишком отважен, чтобы попасть в вашу ловушку.

— Берегитесь, гражданка, берегитесь! Ваше восхищение этим неуловимым героем уводит вас за границы разумного.

— Ба! Если он сбежит, винить будут вас.

— А пострадаете вы, гражданка, — грубо ответил он и с этим последним выпадом оставил ее в уверенности, что она примет во внимание его угрозы, как и обещание богатой награды.

Террор и амбиции! Смерть или благодарность Робеспьера!

Как умело играл Шовелен на нерешительности, на ограниченности ума непостоянной женщины!

У предоставленной самой себе Терезы не было иной альтернативы, чем благодарность Робеспьера, означавшая, что восхищение, которое он уже испытывал к ней, может перерасти в более сильную страсть. Диктатор Франции должен выбрать спутницу, достойную его могущества и амбиций, — друзья об этом позаботятся. Какая перспектива славы и триумфов рано или поздно откроется перед ней, какие головокружительные высоты удовлетворенного честолюбия! И какой контраст этому ждет ее в случае провала планов Шовелена!

Он грозил ей народным трибуналом, который будет судить ее за равнодушие…

Терезу передернуло. Несмотря на духоту, она дрожала от озноба. Одиночество, оторванность от людей здесь, в этом доме, где готовилась страшная трагедия, наполняли ее тоской и смятением.

Сверху доносились шаги солдат и шарканье ног матушки Тео.

Но в душе звучал иной звук, наиболее настойчивый, терзавший сердце, пока она едва не вскрикнула от боли. И этим звуком было эхо ленивого, почти бессмысленного смеха и мягкого насмешливого голоса, повторявшего: «Самое интересное в жизни — это глупость. Я не пропустил бы этого момента за сказочное королевство!»

Тереза судорожно сжала горло, чтобы заглушить всхлипы, которые против воли рвались с губ. Наконец она призвала на помощь самообладание и честолюбие. Владевшее ею сейчас настроение — не что иное, как сентиментальная чепуха, бездна, созданная сверхчувствительным сердцем, в которую она стремительно летит. Кем был для нее англичанин, если мысль о его смерти способна породить такую муку? А ведь он только посмеялся над ней, возможно, по-прежнему презирая. Да еще и возненавидел за боль, которую она ему причинила, способствуя похищению любимой женщины!

Торопясь уйти подальше от напряженной атмосферы трагедии и мистики, действующей ей на нервы, Тереза повелительно окликнула матушку Тео, и когда старуха приковыляла из своей комнаты, потребовала свой плащ и капюшон.

— Вы видели гражданина Монкрифа? — спросила Тереза перед тем, как уйти.

— Мельком. Стоял под окном дома, как всегда, когда вы, гражданка, находитесь здесь.

— Вот как, — пренебрежительно бросила красавица. — Может, матушка, вы дадите ему зелья, чтобы исцелить от несчастной любви ко мне?

— Не стоит презирать любовь мужчины, каким бы он ни был, гражданка, — назидательно ответила старуха. — Даже слепая страсть бедного бродяги может оказаться спасением.

Тереза снова оказалась на лестнице, где мечтала о красивом англичанине. Но сейчас со вздохом сбежала вниз и боязливо огляделась. Даже в этом полумраке все еще чувствовалось его присутствие, и в призрачном свете, падавшем на угол, где он стоял, словно еще виднелась его высокая прямая фигура, согнувшаяся, когда он целовал ей руку. В какой-то момент она была твердо уверена, что слышит его голос и эхо раскатистого смеха.

Но оказалось, что ждет ее только Бертран Монкриф, молчаливый, приниженный, с видом верного пса и молящим взглядом огромных глаз.

— Ты заболеешь, мой бедный Бертран, — добродушно сказала Тереза, когда он посторонился, чтобы дать ей пройти, боясь отпора, если осмелится заговорить с ней. — Уверяю, мне не грозит опасность, и твоя постоянная слежка не принесет ничего хорошего ни тебе, ни мне.

— Но я никому не опасен, — взмолился он. — Что-то подсказывает мне, что тебе, Тереза, может угрожать неизвестная опасность, откуда ты менее всего ее ожидаешь.

— Если и так, ты не сможешь ее отвратить, — пожала плечами Тереза.

Он сделал над собой отчаянное усилие сдержать страстные протесты, так и рвавшиеся с языка. Он жаждал защитить любимую от зла и обид и был бы счастлив умереть за нее. Но очевидно, не смел открыть сердце. Все, что ему оставалось, — молча проводить ее до дома на улице Вильедо. Он был благодарен и за малую милость, ни на что не жалуясь и почти счастливый тем, что она терпела его присутствие и что иногда длинные концы ее шарфа, развеваемые ветерком, задевали его щеку.

Жалкий, униженный Бертран! Ради этой женщины он отяготил душу гнуснейшим преступлением, не получив в ответ даже слова благодарности.