Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко Страница 51

– Какая политика?

– Политика конъюнктуры своего рода, политика разрушения личности, разрушения эстетики. Эстетика – наука о прекрасном. Не эстетично – не прекрасно! У них антиэстетика, философия холода и грязи. А это антипрекрасно, значит, ужасно. Все направлено на обезличивание, обесчеловечивание.

– Как это? – заинтересованность Дана опять была столь непосредственной, что Элза сделала паузу, изучила с удовольствием выражение глаз собеседника, детское, удивленное.

– У вас в России развивается так называемая «новая драма». Найди в Интернете пьески. Почитай. В основном чернуха. Это имеет спрос «на Западе». Европа вообще хочет видеть Россию пьяной бомжихой, сношающейся с таким же, как она, на куче отбросов.

– Элза, фу! Как ты выражаешься! – Дан поморщился. – Не люблю чернуху.

– Ну не читай.

– Я же не к тому, чтобы не читать… – он уже не знал, как выйти из этого дурацкого диалога.

– Ты свою норму по чтению на годы вперед за неделю выполнил, – засмеялась Элза, и Дан обиделся уже не на шутку:

– Можно подумать, ты без остановки читаешь.

– Правда, последнее время все забросила. Не читаю и не пишу. Из-за тебя. – Она чуть двинула в его сторону руку в серебряных кольцах. Легкий ток дернул его ключицы от ее короткого взгляда. – Потом, позже, мы опаздываем. – Она уже хлопнула дверью автомобиля снаружи.

И он пережидал спектакль. В огромных пространствах бывшего цеха герои шекспировской комедии разъезжали на велосипедах и в алом безразмерном, способном вместить в себя целую компанию, автомобиле. Двигались на колесах легкие металлические фермы, и актеры работали на нескольких этажах разом, приближая старую пьесу к себе и удаляясь вглубь нее, вглубь времени, увлекали за собой зрителей сегодняшним, внятным молодым весельем. Дан пережидал обратный путь, ужин, разговор о спектакле, размышления Элзы и молчание, и ее, как ему казалось, наигранное спокойствие в противовес его нетерпению, и долгую ее ванну, и свою злость – чтобы с новой безоглядностью броситься в мощную работу, услаждая свое и ее либидо, насыщая и насыщаясь тем, что так быстро приводит к возврату голода, что кажется бесконечностью, но оборачивается тщетой, снова требуя умноженного труда. Ему казалось, что он теряет силы, так много, так длительно он их расточал, пренебрегая сном и отдыхом, но волна энергии, той энергии, желаннее которой нет, возобновлялась, приходя неведомыми путями и требуя от него расточительности.

Элза оставалась неразгаданной шарадой, и наконец, он осознал, что ключ к его силе был в ее тайне, для познания которой он не умел сформулировать вопрос. Он боялся заглядывать за ширмы, пологи, заслоны ее сущности, потому что боялся потерять источник своей энергии, делающей его непобедимым.

– В магазинах появились осенние коллекции одежды и обуви. Лучшее уйдет в минуту. Сегодня надо ехать за пальто – ты хочешь кашемир? Светлое? Темное? А давай купим в мелкую-мелкую клетку. Ты будешь пижоном! Тебе страшно пойдет! И демисезонные туфли, сапоги, сумку. Я видела симпатичную, за восемьсот евро. Но за тысячу, большая, светлой замши – роскошь, только бы тебе понравилась.

Дан садился за руль своего спортивного «порша», Элза – рядом. Вылетали на трассу.

– Жми! Давай 250!

– А полиция?!

– Плевать, заплатим! Тебе же хочется?!

– Очень!

Они мчались до очередного отеля в лесу, и падали на ковер, не успевая прикрыть за собой дверь в номер. Хочется… очень. Он сгорал в медном пламени ее чресел, становился россыпью раскаленных углей, плавился и закипал в ее рыжем аду, что был слаще рая.

Потом она явилась брюнеткой с сапфировыми глазами, и он бурил ее черные недра упорно всверливаясь в бесконечную глубь ее чувственности, стремясь вызволить фонтан пламенного ископаемого. Он добывал тягучую нефть ее тайных глубин и перерабатывал в горючее сладострастья, и ад становился огненно-черным.

– Сегодня ты хочешь на спектакль? Эстонский театр. «Гамлет». Я видела в Таллине. Слиняла после первого акта. Это скучно. Допотопно, – беззвучно отпивая из кобальтовой чашки травяной настой, тянула гласные Элза.

– Что ты подразумеваешь под этим словом?

– Старомодно. Как до всемирного потопа, – так же тягуче продолжала она.

– Молодец, правильно понимаешь, – неумело язвил Дан.

– Ах, спасибо! Ты такой умный учитель! – Элза протянула «у» в обоих словах, исказив во втором ударение.

– Не издевайся. Не думаешь же ты, что я совсем тупой? У меня все-таки высшее образование, на минуточку, – опять по-детски напрягался Дан, чувствовал нелепость своих интонаций и раздражался еще сильнее.

– На минуточку? Всего? Или поедем в Сопот, к морю, выпьем коньяку в ресторане на набережной?

Дана вдруг захлестнула злость. Резко, волной накатила обида. И он бросил, внезапно для самого себя:

– Слушай, а когда ты перекрасишься в блондинку?

– При чем тут… – попыталась сохранить вальяжность Элза.

– Ну, ты же наполовину немка. Почему бы тебе не блеснуть в образе арийской красотки? Этакий нацистский ангел, в фуражке с высокой кокардой и свастикой на причинном месте?!

Элза развернулась. Презрением и насмешкой играли ее неведомого цвета глаза, и ему показалось, что она ударит его сейчас, наотмашь, со всей силы. Он почувствовал, что хочет этого удара, этого выплеска ее негодования, чтобы ответить, размахнуться и полоснуть ладонью по ее холеному лицу, которое вот-вот начнет увядать и гаснуть, по этим, пронзающим его сейчас глазам, по губам – до крови, до обидной боли. Он понимал, что позволил себе недопустимое: между ними были раз и навсегда определенные позиции – она выше, он – у ног, позиции, которой Дан не смел и пытаться изменить. Была единственная возможная система координат взаимоотношений. Он – содержанец, она – хозяйка. Раб взбунтовался. Сейчас он смотрел на владелицу исподлобья, плоский белый взгляд его источал ненависть и… страх. Секунду она размышляла. Колебался воздух вкруг ее иссиня-черных волос. Огонь полыхнул и сник, переродившись во влагу и рыхлость:

– Так едем в Сопот, пить коньяк?

Она его простила? Сделала вид, что ничего не произошло? Проглотила горькую пилюлю как ни в чем не бывало? Или ей плевать на его подкалывания? Не выйдет. Дан уже не хотел примирения.

– Коньяк есть дома. Но вернемся к теме. Как насчет блондинки? Русой, рыжей, брюнеткой ты уже успела подефилировать за мое недолгое пребывание в твоей жизни. Что дальше? Какая смена имиджа? И, кстати, зачем ты красишь волосы на лобке? Не седину ли закрашиваешь?

Она не повернула головы.

– Ты хочешь остаться на весь вечер здесь? Ты уверен? Тогда у меня для тебя сюрприз! Смотри. – Элза вынесла из соседней комнаты шкатулку. Дан принял ее из рук Элзы, раскрыл. Витая бутылка с золотой пробкой полнилась жидкостью цвета темного меда. Дан прочитал надпись.