Венец всевластия - Нина Соротокина Страница 51

С самого утра хотелось чего-нибудь спиртного. Сердце и кишки, а может быть, печень, плохо справлялись со своими обязанностями. Мутило… Ким сидел у телефона, с ненавистью глядел на трубку и думал, кому бы позвонить. Телефонному разговору надлежало выдернуть его из тупого состояния, в котором он пребывал, и предложить другой бытовой ландшафт. Но в этом ландшафте могла появиться вертлявая тропка, по которой ему совсем не хотелось следовать.

Можно позвонить Никитону. Позавчера он ушел в ночь, унося под мышкой главы из романа — одну про архиерея Геннадия и другую про тайну Курицына. На кой, спрашивается, дьяк-то ему нужен? Можно позвонить и спросить, когда он вернет рукопись. А можно и не звонить.

Имелся еще обязательный звонок к некоему клиенту, сулящему хорошие деньги. Работы было немного. Для устройства этой странной, можно сказать, окаянной, выставки хватило бы старых связей, но Ким никак не мог решить, стоит или не стоит связываться с Рахмановым. И не в том дело, что тот собирался выставлять странный товар с условным названием — «одежда мясников». Посмотреть бы на модельера, который эту коллекцию готовил! Но это их заморочки! Еще не то выставляли! Заказчик противен — вот в чем ключ. У Рахманова были треугольные, трепещущие от возбуждения ноздри, бритая шишковидная голова и выпуклые, младенчески-круглые глаза. Разговаривая, он так и шарил голубыми зенками вокруг, словно все в карман прятал, словно весь мир его собственность. И потом, если ты такой крутой, то почему обратился к Киму, а не к серьезным организациям, которые профессионально занимаются показом мод? Ким неплохо работает, все говорят, но старается он только для своих. Зачем ему этот мафиози вшивый?

Футы-нуты… Для тебя, милок, излишняя щепетильность сейчас непозволительная роскошь. Оставленные маменькой доллары неуклонно тают. Еще хорошо, что не спустил все сразу. И вообще похоже, что рукотворный ручеек, по которому текли сотканные, сваренные, приправленные корицей и миррой блага — пресекся, иссяк, высох. Заказчик, говоришь, не нравится? Просто ты, Паулинов, не веришь в его платежеспособность. Деньги-то у Рахманова есть, и много, только расстаться он с ними не захочет. По роже видно — обманет. Они жадные. Обещали посулить…

Нет, этому хмырю он звонить сегодня не будет. Хватит с собой темнить. Вокруг телефона он ходит, потому что очень хочется позвонить Любе. Во-первых, надо извиниться, что наорал, во-вторых, спросить, как Сашенька… В-третьих… Может, все-таки напиться?

Сегодня он видел странный сон. Нет ничего глупее, чем вспоминать сны днем. Обычно они сами забываются, но когда живешь один в квартире, путая день и ночь, когда скудный быт похож на обряд: умыться, постелить постель, почистить зубы… тогда сон становится такой же реальностью, как экран телевизора или монитора.

Итак… Из уличных теней и урбанистического пейзажа соткалась вдруг стройная фигура, оказавшаяся Любой. Одета нарядно, волосы легкие, как в телевизоре. «Вы можете почувствовать приближение счастья, если у вас волосы без перхоти?» — интересуется идиот в рекламе. В сновидческом мире идиота не было, это просто так, к слову.

Люба была грустной и озабоченной, но она за ним, за Кимом, пришла, это он помнил точно. И оба разом поняли, что очень давно не виделись и сейчас должна быть любовь, нежнейшее соитие. Он крепко держал Любину руку в своей и тянул за собой, потому что знал, его комната где-то совсем рядом. Любочка не упиралась, только говорила беспомощно и ласково, именно ласково, это он точно помнил: «В твоей комнате нет одной стены. А если соседи застанут. Мало ли, что я твоя жена. Я не могу так…» Она действительно не могла, Люба была очень стыдлива в интимных отношениях. Но он не хотел уступать и твердил в ответ: «На все надо десять минут… ну пятнадцать… При чем здесь соседи?»

Беда была в том, что они никак не могли добраться до собственной комнаты. Все дороги к ней кончались тупиком, оформленным бутафорски-небрежно. То на пути их вставала искрошенная, явно побывавшая под бомбежкой стена, обойти которую не было возможности, то прямо посередине улицы, прижавшись гранитными плечами к домам, вырастала скала, а вместо ступеней в ее каменном теле были сделаны грубые насечки. Потом преграды исчезли. Они с Любочкой уже перешли пеной заполненную речку (вода в ней словно из стиральной машины натекла) и вышли за пределы города, но тропа привела их к высоченному обрыву с осклизлыми, глиняными боками.

Пришлось повернуть назад в город, но вход туда был закрыт, и не ворота это были, а зарешеченное окно. Некоторые цветные слюдяные вставки, он точно помнит, что не стеклянные, а именно слюдяные, были выбиты. Ким так и выпал из сна, вцепившись руками в предполагаемую решетку. И еще он притащил в явь тягучий голос, который говорил про страх Божий, чистоту душевную и любовь нелицемерную. Говорил на предмет, что все это у Кима отсутствует. Очень неприятный голос. Не мужской, это он точно помнил, так что Софья Палеолог на этот раз могла отдыхать.

Нет, от недреманного уха телефона сегодня не отвязаться. Необходимо услышать человеческий голос. Он позвонил Макарычу. Тот начал разговор делово и безучастно:

— Как самочувствие?

— Худо.

— Не пил?

— Нет. Но очень тянет.

— Сорвешься еще раз, я за тебя не ручаюсь.

— Помру, что ли? — скривился Ким.

— Никогда врач не даст лекарство, — железно отчеканил Макарыч, — от которого больной может умереть…

— Гуманно.

— … но случаи такие бывали, — поторопился врач кончить мысль.

Помолчали. Киму вдруг показалось, что кто-то, не в телефонном мире, а здесь, в коридоре, надсадно дышит в свободное ухо. Он пугливо оглянулся.

— И еще тебе надо помнить, что алкоголики страдают некой цикличностью. Какое-то время человек может не пить, а потом придет пора, и ему необходимо повторить вираж. Сейчас тебе главное не войти в штопор.

— Хорошее слово — штопор, — промямлил Ким.

— Не замыкайся на себя. Тебе на людях надо бывать. Но остерегайся ходить туда, где пьют.

— Тогда только в ясли.

— Читай! — спохватился Макарыч, вспомнив об им же самим назначенном лекарстве. — Читай про Софью Палеолог. А если что — приезжай.

Вот именно… если что. Выть хотелось. Ладно, он постарается. Он будет читать роман и станет старостой в палате. А в тумбочке у него будут храниться печати от двух малых предприятий.

Ким перестал бояться рукописи. Вначале он каждый лист переворачивал с опаской. Он не безумец, чтобы бояться напечатанного текста, но роковое совпадение ночного видения, которое тут же обозначили буквами, пугало. Он уговаривал себя, что когда-то давно, может быть, в детстве, видел эту рукопись, имя царицы Софьи завязло в подкорке, отсюда и пьяная галлюцинация. Но он готов был поклясться, «руку отдать на отрубление», как говорит этот флорентийский пацан Паоло, что никогда не видел этих листов с текстами и не подозревал об их существовании.