80000 километров под водой - Жюль Верн Страница 51

Нед Ленд осмотрел горизонт. Море было пустынно — даже зоркие глаза канадца не увидели вдали ни паруса, ни трубы парохода, ни земли. Сильный ветер, дувший с запада, развел на море большую волну.

«Наутилус» изрядно покачивало.

Возобновив запас воздуха, «Наутилус» погрузился метров на пятнадцать в воду с таким, очевидно, расчетом, чтобы можно было всплыть немедленно, как только это понадобится. Против обыкновения этот маневр несколько раз повторялся в течение дня 19 января. Всякий раз помощник капитана поднимался на палубу и оттуда бросал привычную фразу в люк.

Капитан Немо не показывался. Из команды в этот день я видел только невозмутимого стюарда, прислуживавшего мне за едой с обычной аккуратностью.

Около двух часов пополудни в салон, где я приводил в порядок свои записи, вошел капитан Немо. Я поклонился ему. Он ответил мне чуть заметным кивком и не произнес ни слова. Я снова принялся за свою работу, надеясь, что он что-нибудь расскажет о событиях вчерашнего дня, но он этого не сделал.

Я украдкой посмотрел на него. Он производил впечатление усталого человека; глаза его покраснели, словно от бессонницы; лицо выражало глубокую печаль, даже горе.

Он шагал по комнате, садился на диван, опять вставал, брал первую попавшуюся книгу и тотчас же бросал ее, подходил к приборам и смотрел на них, но не делал, как обычно, записей. Казалось, он не мог ни секунды усидеть на месте.

Наконец, он подошел ко мне и спросил:

— Не врач ли вы, господин Аронакс?

Я так мало был подготовлен к этому вопросу, что несколько времени смотрел на него, не отвечая.

— Я спрашиваю, не врач ли вы. Ведь многие из ваших коллег-натуралистов получили медицинское образование…

— Да, я был врачом и ординатором клиники и много лет занимался медицинской практикой до поступления в музей, — ответил я.

— Отлично, — сказал капитан.

Мой ответ, видимо, обрадовал его. Но я еще не знал, чего он от меня хочет, и ждал новых вопросов, решившись отвечать на них в зависимости от их характера.

— Господин профессор, — продолжал капитан, — не согласитесь ли вы оказать медицинскую помощь одному из моих матросов?

— На борту есть больной?

— Да.

— Я готов следовать за вами. — Идемте.

Признаюсь, сердце мое учащенно билось. Не знаю почему, но мне сразу пришло в голову, что между болезнью этого матроса и событиями вчерашней ночи есть какая-то связь, и эта тайна занимала меня больше, чем сам больной.

Капитан Немо повел меня на корму «Наутилуса» и открыл дверь маленькой каюты, расположенной рядом с матросским кубриком.

В каюте лежал человек лет сорока, с мужественным лицом настоящего англо-сакса.

Я склонился над ним. Это был не больной, а раненый. Его голова, повязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках.

Я снял бинты. Раненый пристально глядел на меня широко раскрытыми глазами, но не мешал разбинтовывать себя и даже ни разу не застонал.

Рана была ужасная. Черепная коробка, пробитая каким-то тупым орудием, обнажала мозг. Видно было, что мозговые ткани серьезно задеты. Кровяные подтеки, видневшиеся на сероватой массе мозга, были похожи на винные пятна на скатерти. Итак, у раненого было одновременно и сотрясение мозга и местные кровоизлияния.

Несчастный тяжело дышал. Временами его лицо подергивалось судорогой. Передо мной был типичный случай воспаления мозга с параличей двигательных центров.

Пульс у раненого был перемежающийся. Конечности уже начинали холодеть. Я видел, что смерть приближается и что ее ничем нельзя отвратить.

Я снова перевязал рану и повернулся к капитану Немо.

— Как был ранен этот человек? — спросил я.

— Разве это существенно? — уклончиво сказал он. — «Наутилус» испытал толчок, от которого рычаг машины сломался и ударил этого человека. Но скажите, что вы думаете о его состоянии? Я замялся.

— Можете говорить, — сказал капитан Немо, — он не знает французского языка.

Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:

— Этот человек проживет не больше двух часов.

— Ничто не может его спасти?

— Ничто.

Капитан Немо судорожно сжал кулаки. Слезы покатились из его глаз.

В продолжение нескольких минут я не спускал глаз с умирающего. Жизнь заметно оставляла его.

Холодный электрический свет еще больше подчеркивал его бледность.

Я глядел на его умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами — неизбежным следствием нищеты и несчастной жизни.

Я хотел прочесть тайну этой жизни в последних словах, которые скажут холодеющие губы.

Но капитан Немо сказал мне:

— Я не задерживаю вас, господин профессор.

Пришлось уйти.

Я оставил капитана у постели умирающего и, потрясенный всем виденным, вернулся в свою каюту.

В течение всего дня меня угнетали тяжелые предчувствия. Ночью я плохо спал. Сквозь сон мне слышались отдаленный плач и как будто траурные мелодии.

На следующее утро, на заре, я поднялся на палубу. Капитан Немо опередил меня в этот день — он уже был там. Он подошел ко мне.

— Господин профессор, — сказал он, — хотите сегодня принять участие в подводной прогулке.

— И мои товарищи также могут участвовать в ней?

— Если они пожелают.

— С благодарностью принимаю ваше предложение.

— В таком случае наденьте скафандр.

Об умирающем или мертвом — ни слова. Я зашел к Неду Ленду и Конселю и передал им приглашение капитана Немо.

Консель с радостью согласился, да и канадец на сей раз не отказался.

Не было еще восьми часов утра. В половине девятого мы уже облачились в скафандры и вооружились резервуарами Руквейроля и электрическими фонарями.

Обе двери раскрылись поочередно, и в сопровождении капитана Немо и дюжины матросов мы ступили на глубине десяти метров на каменистое дно, на котором отдыхал «Наутилус».

Легкий вначале уклон почвы привел нас к крутому откосу, сбегавшему метров на тридцать вниз. Мы спустились в котловину, резко отличавшуюся своим видом от дна, по которому мы ходили во время первой экскурсии в Тихом океане. Здесь не было ни мягкого песка, ни подводных лужаек, ни морских лесов. Мне сразу бросились в глаза особенности местности, по которой нас вел капитан Немо. Это было коралловое царство.

В отделе зоофитов, в подклассе альционарий, имеется отряд горгоний, к которому принадлежат благородные кораллы, любопытные создания природы, по очереди относившиеся учеными ко всем трем царствам природы — минеральному, растительному и животному. Это лекарство древних и драгоценное украшение наших современниц было окончательно отнесено к животному царству только в 1744 году англичанином Тремблеем.