Осень на краю - Елена Арсеньева Страница 51

Ваше терпение и силы ваши не только не уменьшились за всевремя, а наоборот, с каждым днем все увеличиваются.

И во всем этом я вижу залог нашей победы над всеми врагами иблестящей будущности дорогой для нас всех Германии.

Правда, противники наши весьма сильны и коварны, а поэтомувойна еще может затянуться, но конечный итог войны уже вполне ясен теперь: нашмогучий одноглавый орел сломит их под свои когти, и по всему миру разнесетсяслава германского оружия.

Что осталось у наших врагов?

Польша – наша.

Сербии и Черногории больше нет.

Их же участь разделила Бельгия, а также Прибалтийский крайРоссии.

Недалеко и то время, когда падут и прочие области и города,находящиеся уже почти в наших руках, и тогда противник первый заговорит о мире.

Поздравляя вас, мои милые и храбрые воины, я выражаюнадежду, что следующую Пасху нам удастся праздновать, почивая на лаврах,созданных вашими руками, вашей кровью, жизнью ваших погибших товарищей, которыена многие столетия послужат эмблемой могущества Германии.

Вильгельм II».

– А что ж наш-то чего-нибудь такого не написал? – проворчалтогда Назар Донцов, прочитав листовку.

Наш-то не написал… А не написал ли кто-то вместо него то жесамое, что выкрикивают на митингах эти мерзкие агитаторы? Не передаются лиздесь тишком, украдкой, от одного к другому, листовки, отпечатанные в какой-топодпольной революционной типографии?

«Их гоняют, их колотят, их арестовывают, но они возникаютснова и снова, – мрачно думал Дмитрий. – Словно некие распропагандированныебольшевиками Девкалион и Пирра снова и снова сеют этих каменноголовыхагитаторов… Все многообразие их словес сводится к одному: штык в землю и айдатеобратно, помещичью землю делить, превратим войну империалистическую в войнугражданскую. Идиоты, о, какие идиоты… Неужели они не понимают, что сейчас, хотьэто и звучит чудовищно, только война удерживает Россию в состоянииотносительной стабильности?! Вот говорят: какой ужас эта война, все сошло сместа, все сдвинулось, сколько людей всего лишились, превратились в беженцев,предприятия эвакуированы на восток (сколь мне известно, даже в нашембогоспасаемом патриархальном Энске теперь сделался мощный промышленный центр)…Да, все верно. Но это ничто по сравнению с тем, что начнется, когда солдатскаямасса, отвыкшая за два года работать, привыкшая ничего не делать, а толькоубивать, причем убивать безнаказанно, отхлынет на восток. Этот процесс можетпройти безболезненно только в том случае, если Россия выйдет победительницей извойны и сможет диктовать свою волю побежденному противнику, на равных делитьлавры со своими союзниками. Тогда солдаты, возвращаясь по домам, понесут насвоих штыках победу и славу России. В противном случае – смерть тем, кто, по ихпредставлениям, отторгнул их от родного дома на долгие годы совершеннонапрасно, жирея и богатея на их крови и слезах их жен и детей. Ну, понятно,когда русский человек начинает махать топором, он сильно не выбирает, когоименно бьет, старого или малого, правого или виноватого… Мы, офицеры и солдаты,те, кого можно назвать истинными патриотами, кто – еще? пока? – нераспропагандирован губительными идеями революционеров, мы будем делать все,чтобы этого не случилось, чтобы ошалелая от революционного угара Россия неочутилась в один страшный момент в кольце стран, которые отнюдь не пожелаютраспространения губительных идей на своей территории и начнут уничтожать нашудержаву всеми силами и воистину всем миром…»

Кажется, ни о чем в жизни так не жалел Дмитрий, как о том,что когда-то, потворствуя своим слабостям, ненадолго нюхнул ядовитого дыма,якшался с теми, кто разжигал огонь, говорил с ними на одном языке, пачкал рукив той же грязи, что и они! Это были, можно сказать, детские шалости и глупости,однако из-за них он погряз в паутине, возможности выбраться из которой пока ненаходил, из-за них подвергал опасности семью.

– Да появись хоть кто-то из них в моей роте… – пробормоталяростно. – Не уйдет живым!

Неприятное лицо Полуэктова всплыло в памяти. Всяких трепачейвидеть приходилось, однако именно этот отчего-то стал для Дмитрияолицетворением агитаторов, заслуживающих только пули, больше ничего.

Даже не военно-полевого суда – только пули.

Больше ничего!

Скомандовали вперед.

– С Богом, вперед! – крикнул Дмитрий.

Рота поднялась.

Местность была адски «пересеченная». Приходилось тоопускаться в глубокую лощину, то вновь подниматься на возвышенность. Это крайнеизнуряло людей.

Разрывы немецких тяжелых снарядов происходили почтибеспрерывно над одним мостом на опушке леса, несколько впереди и влево отнаступающих. То и дело появлялись вдруг черные клубы дыма, сопровождавшиесяпотом звонким, отчетливым грохотом.

Взоры невольно притягивало к этому зрелищу…

За мельницей снова простиралась довольно глубокая лощина,которая тянулась уже вплоть до самого леса. На скате холма, обращенном кпротивнику, было приказано временно окопаться. Из лесу по-прежнему доносиласьотчаянная пулеметная трескотня.

Вот оттуда появился всадник, подскакал к Дмитрию. Оноказался артиллерийским поручиком.

– Голубчики, ради Бога, помогите! – кричал он. – Вывезитеорудия! Прислуга и лошади частью перебиты, частью ранены… Пожалуйста, сделайтемилость! Жалко бросать орудия!

Дмитрий вспомнил этого поручика – видел его несколько днейназад в местечке. В тот день по улицам проходило несколько гаубичных батарей.Дмитрий невольно залюбовался: орудия все новенькие, словно «с иголочки», хотявряд ли такое выражение можно применить к артиллерийской батарее. У солдат,находившихся при гаубицах, тоже был веселый, праздничный вид. Когда батареяприостановилась на дорожной развилке, молоденький поручик с разбегу вскочил наствол пушки и попытался пойти вприсядку, но поскользнулся, начал падать – ловкоспрыгнул… Его безусое смуглое лицо было исполнено мальчишеского восторга.

Теперь оно казалось постаревшим втрое и все равномальчишеским – наверное, от слез, блестевших в глазах. Поручик и не пыталсяскрыть их.