Амальгама счастья - Олег Рой Страница 50

«Дарья Александровна, с вами говорит Можаров…»

Пленка перематывалась с еле слышным шипением, и наступившей на несколько секунд паузы Даше хватило, чтобы почувствовать и изумиться: как странно, холодно, почти резко говорит с ней ее новый заказчик! Без «здравствуйте», без «уважаемая» и без малейшей тени приветливости или симпатии в голосе… А Можаров тем временем, помолчав, продолжал:

«К сожалению, я вынужден отказаться от сотрудничества с вами, которое вначале показалось мне столь многообещающим. Уверен, что причина моего решения вам известна, поэтому не стану тратить времени на объяснения. Всего вам доброго».

Даша машинально остановила пленку и тупо уставилась на телефон. Охватившие ее апатия и разочарование были столь велики, что девушка не в силах была ни попытаться взглянуть на ситуацию со здоровым юмором (который прежде не раз выручал ее в случае срыва интересных заказов), ни рассуждать здраво. Может быть, все дело было в том, что интуитивно она понимала: дело не в переменчивости, не в необязательности Можарова – причина неожиданного отказа, скорее всего, снова кроется в бабушкином наследстве и во всех тех неприятностях, которые оно принесло с собой. Господи, ну а этому-то что от нее надо?.. Неужели и у респектабельного Дмитрия Алексеевича могли быть какие-то собственные интересы, дорогу которым преградил бабушкин Фонд и Дашино управление им?!

Как бы то ни было, а и с этой так и не раскрывшейся страницей ее жизни было покончено. Нужно быть самоубийцей, чтобы после подобной телефонной отповеди пытаться снова наладить контакт с заказчиком и предлагать свои услуги. «Весело», – подумала Даша… Запасов у нее никогда не было – слишком молодая и беспечная по характеру, чтобы научиться откладывать «на черный день», она никогда не сталкивалась с нуждой просто потому, что жизнь пока еще не ставила ее в столь трудное положение. Девушка впервые, пожалуй, оказалась в такой ситуации и еще не знала, как реагировать. Впрочем, какой-нибудь выход да найдется, с голоду не помру, неожиданно подумала она – и сама подивилась собственному оптимизму.

А потом, уже с каким-то веселым, забубенным отчаянием, опять нажала на автоответчик. Нуте-с, господа, кто же следующий?

«Похоже, ты совсем закусила удила, да, подруга? Разве я не предупреждал тебя, что вести все переговоры с твоим милым дядюшкой буду сам? Или ты наконец опомнилась, отбросила святость и решила повести свою собственную игру?.. Ну, пеняй на себя. Значит, так: то, что ты успела прочитать в газетах, – это только цветочки, дальше посыплются такие откровения, что Плотниковы вообще откажутся иметь с тобой дело. Это раз. Слухи вокруг тебя пойдут такие, что все мало-мальски приличные люди будут от тебя шарахаться, как от прокаженной, – это два. И три: не надейся, пожалуйста, что, если ты запрешься в квартире и не будешь отвечать на мои телефонные звонки, ситуация рассосется сама собой. Не рассосется… Меня не волнует твой гребаный Фонд; мне нужны наличные, а их может дать только Плотников, и ты мне в этом поможешь. И только попробуй еще раз помешать мне…»

Раздался характерный писк, и телефон приготовился выдать очередную порцию чужих эмоций в следующем послании. Даша не стала в этот раз останавливать автоответчик: пусть уж выговорятся все, кому это так приспичило!

«Только попробуй еще раз помешать мне…» Даша вздрогнула и нервно нажала на «стоп». Что это? Те же самые слова, те же угрожающие интонации и свистящее дыхание ненависти в каждом слове. А голос другой, не Игоря. Или она действительно помешалась, или у нее уже начинается стойкое дежавю?.. Она вскочила, быстро вышла в прихожую, нащупала в сумочке пачку сигарет и, едва удерживая дрожащими пальцами зажигалку, закурила, затягиваясь так истово, будто это было единственным спасением в ее жизни. Потом вернулась назад, к телефону, и, долго не решаясь притронуться к нему, сидела, глядя на безжизненный пластмассовый аппарат и испытывая всю гамму отрицательных чувств – от испуга до презрения ко всем звонившим… Наконец она прикоснулась к нему, одновременно обреченно и брезгливо, и уже по нескольким следующим словам поняла, кого слышит на сей раз.

«…ты, маленькая дрянь, которую моя мать пригрела на своей груди. Ты трусливо сбежала из бара, ты лишила нас всех возможности наконец-то разрубить этот узел одним махом, и ты все еще подсылаешь ко мне своего любовника, который продолжает требовать от меня того, от чего ты сама отказалась в присутствии адвоката. Похоже, вы сами не знаете, чего хотите, и не можете договориться между собой – но меня это уже не касается. Я не собираюсь больше выслушивать ваши условия. Теперь условия ставлю я.

Итак, послушай меня внимательно. На девятый день, когда мы поминали Веру Николаевну – ты помнишь, конечно, как долго я уговаривал тебя покинуть ее бывшую спальню, – у нас пропала шкатулка с дорогими украшениями матери. Ну, конечно, не самыми дорогими, бриллианты были, к счастью, заперты в сейфе, но и эта потеря весьма чувствительна для нас. И представь себе, дорогая, мы имеем все основания предполагать, что эти вещи взяла ты. Разумеется, ты понимаешь, что столь скандальное подозрение, даже не давая ему пока официального хода, я не смог утаить от старинного приятеля, которому прежде рекомендовал тебя как умелого архитектора и дизайнера… Надеюсь, Можаров не подпустит к своему загородному дому человека, заподозренного в воровстве. И не надейся на его скромность; я специально просил его сообщить об этом всем, кто имел или собирался в будущем иметь с тобой дело…»

Автоответчик снова пронзительно пискнул, невежливо оборвав на половине фразы излияния Сергея Петровича. Даша горестно усмехнулась: слава богу, дядя превысил лимит времени, отведенный для одного сообщения, и девушка хотя бы благодаря этому оказалась избавленной от этой концентрированной злобы. Не в силах сейчас продолжать терпеть эту словесную пытку, она снова нажала на «стоп», порывисто поднялась и заходила по комнате.

Так вот почему заказчик отказался иметь с ней дело! «Уверен, что причина моего решения вам известна…» – вспомнила она слова Можарова и дернулась, как от удара хлыстом. Стыд и обида понемногу просачивались, проникали сквозь ту душевную изморозь, которой она окружила себя из простого инстинкта самосохранения. Слишком многое пришлось ей вынести в последнее время, чтобы позволить себе роскошь бурно реагировать на сообщения автоответчика! Но то, что сказал ей сейчас дядя… Даша почувствовала, как краска гнева заливает ее лицо, как пунцовеют щеки, стискиваются зубы и сжимаются в кулаки руки… О, это уж слишком! Воровка?! Взяла бабушкины украшения?! И об этом теперь говорят в кругу знакомых, из-за этого ее боятся подпускать к порядочному дому?.. Может быть, скоро на нее уже станут показывать пальцем? «Воровка! Воровка! Воровка!» – этот рев в ее ушах, казалось, не смолкнет уже никогда… Она повела вокруг воспаленным потемневшим взглядом, топнула ногой, не в силах сдержать свои чувства, и, громко заплакав, упала на диван ничком, лицом в подушки.

Видимо, этот выплеск эмоций был сейчас необходим ее измученным, натянутым нервам, потому что иначе пружина отчаяния, свернувшаяся в ней тугой спиралью, просто лопнула бы и сломала ее психику. Мало-помалу рыдания затихли; в комнате снова стало слышно мерное тиканье часов, где-то – на кухне или в ванной – капала вода из крана, редкое, еле слышное шуршание шин по дороге доносилось из распахнутой форточки, и все эти мирные, ненавязчивые звуки успокаивали душу, лечили ее боль и страх, словно говоря: все по-прежнему, ничего не изменилось вокруг, и жизнь все еще продолжается, как вчера, и месяц, и год назад…