Тень Казановы - Наталия Яровая Страница 50

— Да нет. Дело не в заграницах. Такой ерунды и на наших пляжах хватает.

— В России?! — Он неодобрительно покачал головой. — Так все изменилось. Я уезжал из дикой страны, злой и голодной.

— Так когда это было!

Папа расстелил на песке потертое покрывало, чем очень меня умилил. На таком же мама укладывала меня, когда мне было лет восемь, выудив из моря. И еще полотенцем накрывала сверху. Мы вытянулись под солнцем, я попросил почитать газету. На четвертой странице свернул и вернул ее папе.

— Неинтересно? — спросил он.

— Нет, — честно признался я. — Такое впечатление, что мне каждой строчкой доказывают, как правильно они поступили, переехав в Америку.

— И что в этом плохого?

— Ничего. Только я же не спорю с ними. Живите, где хотите! А они все доказывают, что поступили правильно. Комплекс неполноценности какой-то.

Папа не согласился:

— Нет, ты неправильно понял. Мы, эмигранты, очень довольны, что смогли пустить корни в этой стране. Мы гордимся, что живем в Америке, что у нас получилось уехать сюда и почувствовать себя свободными людьми. У нас здесь есть все! И никаких очередей за колбасой.

Давненько ты, папа, уехал, конечно, подумал я, по обижать его не стал, только пожал плечами:

— Все равно, во всех публикациях чувствуется какая-то суетливость. Как маленькая собачонка лает, брызгая слюной. Хотя вроде и не кусается. Французов, живущих в Америке, вряд ли волнуют французы, оставшиеся на родине. И они им не доказывают, что нашли наконец лучшее место на земле. Живут и живут. Каждый, где считает нужным. А наши вроде все время самоутверждаются: не прогадали ли мы? Детский сад, в общем.

Но папа, я заметил, обиделся. Только так и не понял — отчего?

Мы искупались пару раз. Море было теплым, но волна набегала крутая.

— Здорово! — сказал папа. — Я давно на море не был. Все какие-то дела!

— Здорово! — согласился я. — Мы вдвоем!

Папа предложил сходить за напитками. Мы оставили наше лежбище и подошли к нарядному навесу. Перед нами стояли два парня, определяясь в выборе.

— Ты что будешь? — спросил папа.

— Колу, если холодная.

— А я «Будвайзер».

Мы встали в короткую очередь. Через минуту папа спохватился:

— Сбегаю позвоню, — и пошел к автомату — их тут на каждом шагу.

Пока он звонил, наша очередь подошла. Я купил банку лимонного чая со льдом, две банки «Будвайзера» и орешки.

— Салфетки прихвати, — подсказал мне подошедший папа. Салфетки мне и так дали.

Он обернул банку пива в салфетку и пояснил:

— Здесь нельзя пить в общественных местах. Могут полицейские пристать. Поэтому американцы заворачивают банки в салфетки или пакеты.

— И полиция верит? — усомнился я.

— Нет, конечно. Все просто делают вид, но закон соблюден. Американцы очень законопослушны. Кстати, многие эмигранты этим живут — судятся за любую мелочь.

— Это же нудная процедура. — Я вспомнил, как страховщики привлекали Сергея в суд за какую-то мелкую аварию. Он долго плевался и в конце концов махнул рукой и сказал, что ему проще отдать лишнюю сотку баксов, чем выдержать всю эту тягомотину.

— Нудная, — согласился папа. — Но если американцы напридумывали кучу всяких законов, почему бы этим не воспользоваться? Считается, что весь Брайтон судится. И выигрывают!

Да, веселенькая слава у наших соотечественников! Приехали в страну законопослушных американцев и тут же взялись их разводить на их же законах.

Мы искупались еще разок, пожарились на солнце и стали сворачиваться.

— Пойдем пообедаем, — предложил папа. — Угощу тебя настоящей русской кухней. Соскучился небось по родному, домашнему?

Соскучился, если честно. Мы остановились возле кафе с надписью «У дяди Миши».

— Здесь вкусно, — пояснил папа. — Хозяин, Миша, уже двадцать лет кафе держит. Очень строго придерживается русских рецептов.

Мы вошли в небольшое прохладное помещение, где стояло штук восемь маленьких пластиковых столов, покрытых скатертями из полиэтилена. Официантка в кружевном переднике и кокошнике подала нам мясной салат, борщ, сдобренный сметаной, и пирожки огромной величины, добросовестно зажаренные до коричневой корки.

— Давно такого не ел? — спросил папа.

— Давненько, — согласился я и кое-как пропихнул в себя полтарелки ну очень уж наваристого борща. Салат состоял из картошки, колбасы, соленого огурца и был щедро сдобрен майонезом. Пирожок уже в меня не влез. Да-а, если бы десять лет назад меня кормили такой пищей, я бы тоже стал подумывать об эмиграции. А еще говорят — плохо кушали.

Когда мы покинули гостеприимное заведение, я чувствовал себя еще живым рождественским гусем, но буквально за неделю до Рождества. Лазанья Джулии вспоминалась как легкая диетическая пища. Папа с удовольствием вытер слегка подмасленные губы:

— Прихожу сюда иногда. Когда по русскому заскучаю. Просто и сытно. И недорого. Мама так же вкусно готовит?

— Нет, — честно ответил я. Видимо, разучилась, слава богу.

Мы зашли в кофейню.

— Здесь варят настоящий турецкий кофе и большой выбор русских сладких пирогов.

Учуяв запах «настоящего турецкого» кофе, я предусмотрительно решил выпить чаю. А действительно широкий ассортимент выпечки навел меня на мысль: «Вот наголодались-то в свое время!»

— Папа, а ты не хочешь домой, в Россию? — задал я вопрос, который тревожил меня с утра.

— Нет, конечно! — не задумываясь ответил он. — У меня здесь есть все, о чем я мечтал.

— А о чем ты мечтал?

— О своем доме. — Тут он задумался, видимо вспомнив бунгало, которое видел на моих фотографиях. — О собственной машине. Кстати, у вас есть машина?

— Есть, — вынужден был признаться я. — У мамы «субару», у Сергея — джип «террано», а у меня пока только мокик японский.

— Что такое мокик?

— Маленький японский мотороллер. «Хонда».

Папа загрустил совсем:

— Да-а. Продвинулись вы там, в России: «субары», «хонды». Ну, это у вас, наверное, такая состоятельная семья. Большинство-то в России нищенствуют, я читал.

Душой кривить не стал:

— Есть, конечно, и бедные, и бездомные. Но не больше, чем здесь, в Гарлеме или на Сорок второй авеню, где на каждом шагу милостыню просят. Пенсионерам туговато приходится. Нет, проблем хватает, конечно.

Папе стало полегче, и он переключился на меня:

— Сколько у вас в группе стажеров?

— Девятнадцать.

Он понизил голос и подмигнул: