Сага о бедных Гольдманах - Елена Колина Страница 50

Со словом «евреи» у Олега с детства ассоциировался стиль жизни, отличный от остальных. Мама всегда отзывалась с уважением о соседской семье Фридманов: у них единственных во дворе была машина, красный «Москвич», иногда дядя Юра Фридман возил на нем на речку всех мальчишек со двора по очереди, сын Фридманов играл на пианино и был отличником с первого до последнего класса. «Быть евреями» для Олега означало иметь хороший правильный быт, воспитанных детей, пианино и машину на фоне поголовных велосипедов и мотоциклов. Как у соседей Фридманов или как в этом доме. Стол, красиво накрытый без всякого важного повода, коньяк в старинном хрустальном графине, хрусталь без счета, невиданной роскоши мебель, столовое серебро... «Евреи» означало – интеллигентные, «культурные», подтверждение тому – множество книг и Додик в галстуке. Всё вместе кричало о качественно иной жизни. Ему очень нравилось в этом доме, нравилось все, кроме Дины.

Еще раз выпили чаю, уже гораздо более расслабленно, даже приятно, и визит подошел к концу. Снова выстроились в прихожей, Додик чуть впереди, словно защищая свой дом, за ним Аня и на заднем фоне усталая Дина. Натужная вежливая гримаса на ее лице, не дождавшись ухода гостя, сменилась откровенным облегчением.

«Мамаша – крыса, а мужик классный, – заключил Олег. – Хорошо бы встретиться с ним еще раз». Так он и подумал – «с ним», как будто Дины в этом доме не было.

«Непростой парень, обаяние, азарт, влюбилась наша девочка...» – загрустил Додик.

«О господи, как же мне плохо, а тут еще этот... – Дина представила, что сейчас бросится на пол и начнет кататься по прихожей, и усмехнулась: – Сейчас как затопаю ногами, закричу: „Я хочу Маню, Маню мне надо!“ – вот они удивятся, а то думают, что я автомат, я не человек...»

«Ухмыляется противно, вот сука!» – Олег вежливо улыбнулся.

«Милый, милый, милый!» – трепетала Аня.

Приходя из института, Аня кружила у телефона, хищно бросаясь на каждый звонок. Сначала она ждала нетерпеливо, затем ждала безнадежно, а потом поняла, что Лиза не позвонит. Набрать номер было просто, но невозможно, в их отношениях Лиза всегда была главной: захочет – сама позвонит, а если не звонит, значит, и Ане нельзя.

Она все-таки позвонила. Долго прикидывала, когда можно застать Лизу дома, решилась, набрала номер, послушала Монино дребезжащее «але-але, вас не слышно», испугалась, что придется говорить с ним о Мане... Что она могла сказать? «Мне очень жаль»? Или еще труднее: «Я выражаю вам свое соболезнование»? Аня осторожно положила трубку на рычаг, чувствуя, как кузнечиком прыгает сердце.

4 ноября

Аня дышала в рукав, в рыжие заледеневшие ворсинки лисьей шубки. Она так долго караулила сестру у редакции газеты, так долго ждала и так замерзла, что чуть не упустила. Аня надеялась, что Лиза будет одна, но она вышла, поддерживая под руку высокую беременную девушку с недовольным лицом.

– Лиза! – Аня слабо махнула рукой, выдвинувшись из темноты. – Это я... не сердись, – заторопилась она. – Ты не звонишь, все не звонишь и не звонишь... Вот я и решила...

Лиза рассматривала ее, не отвечая ни слова, будто что-то обдумывала. Она не хотела видеть Аню и прекрасно отдавала себе отчет почему.

Иногда, перед сном, Лиза любила подумать о своих мелких прегрешениях, вытаскивала их на свет, рассматривала и даже систематизировала: вот это – ее вечная зависть, и пора бы уже перестать считать, что она, Лиза, хуже всех, а вот это – слабость, а слабой быть нерационально, нужно делать над собой усилия, иначе съедят... А вот вчера, например, она соврала Маше, что ее пригласили на просмотр в Дом кино, хотя приглашение пришлось выцарапывать в обмен на обещание съездить на задание. А история с Аней была слишком неприятной, чтобы ее помнить. Именно поэтому она и не желала видеть сестру. Зачем трогать то, что болит... Вот у англичан есть замечательная пословица про скелеты, которые не надо вытаскивать из шкафа. Сестра была тем «скелетом», вот пусть бы и лежала в шкафу, на полке с надписью «Детство»... Или нет – «Детские шалости»!

– Поехали ко мне, – неожиданно для себя пригласила она Аню. – У нас девичник, родители сегодня придут поздно.

Аня бросилась к ней обниматься. Чуть придерживая ее рукой и предупреждая Анины восклицания, она спокойно проговорила:

– Это – моя подруга Маша, а это – моя сестра Аня.

– Ты не говорила, что у тебя есть сестра, – обиженно протянула Маша.

Она относилась к Лизиной жизни, как к своему собственному хозяйству, настойчиво желая быть в курсе каждой мелочи, и легко обижалась, если мимо нее проходила даже покупка новой кофточки или сданный досрочно зачет. «Ты мне не сказала», – произносила она обвиняющим тоном. Сама Маша не стремилась поведать о своей жизни все, даже о беременности рассказала Лизе, когда скрывать уже наметившийся животик было невозможно. Лизу такая неравная откровенность не задевала, интерес Маши к деталям ее существования был не тягостным, а приятным и лестным. Маша посмеивалась над ее светскими устремлениями все прочитать, все посмотреть, со всеми познакомиться и везде побывать. «Ну, Бедная, зачем тебе столько всего сразу...» – высокомерно тянула она, намекая на то, что у нее, Маши, есть собственные ресурсы, поэтому она не мечется по культурным мероприятиям, как угорелый заяц. Но при этом не стеснялась хвалить Лизины отличные оценки в университете, подробно и независтливо обсуждала ее журналистские успехи, и чувствительной к поощрению Лизе после Машиных слов всегда казалось, что ей на грудь повесили медаль.

– Вас разлучили в роддоме? Вы потеряли друг друга в детстве, а сейчас нашлись? А вы живете в Мексике? – вежливо обратилась она к Ане, не сообразившей, что Маша намекает на извечный сюжет мексиканских фильмов о разлученных в колыбели сестрах. – По-моему, такие вещи обычно происходят именно там, – приятно улыбнулась Маша и выпятила губы.

Всю дорогу домой Лиза с Аней старались поместить Машу в середину, между собой. Лиза разговаривала тонким, неестественно дружеским голосом, а Аня поглядывала на сестру с таким несчастным видом, что Маша почти простила Лизу за предательскую скрытность, а неизвестно откуда возникшую на улице родственницу – за броскую красоту.

Последний раз она была в этой квартире в детстве, с мамой и папой. Додик начинал шутить еще на лестнице, Дина, слюня платок, вытирала с Аниного лица невидимую грязь и поправляла на ней одежду, а в прихожей пахло пирогами и ждала Маня с такой широкой улыбкой и распахнутыми руками, что все трое тут же понимали, какие они дорогие гости.

Прихожая была все той же, будто время сюда не заходило. Аня на мгновение замерла под лакированными рогами, уставившись на довоенный сундучок. Бедная Веточка, после Маниной смерти получив возможность устроить все по своему вкусу, почему-то не выкинула сундучок и рога не сняла.

Аня испуганно покосилась в сторону Маниной комнаты.

– Моня придет поздно, у него обнаружился какой-то приятель... – неопределенно пояснила Лиза и тут же мысленно себя ущипнула: «Опять врешь? Стесняешься?»