Последний Фронтир. Том 1. Путь Воина - Вероника Мелан Страница 50

— Но я не умею, Ума.

Опять что-то новое, опять бороздить ногами незнакомое дно.

— Не нада уметь, — покачал головой послушник. — Ты поймешь на места.

Курить она вышла на улицу.

Вышла. И долго не доставала из пачки сигарету — не могла заставить себя, потому что снаружи изумительно пахло. Умопомрачительно, терпко, густо и свежо. Блестел под каплями гранит, умылись монолитные стены; мир вокруг посерел и одновременно просветлел, стал чище.

Висело над горами низкое мягкое небо.

Белинда достала пачку. Повертела ее в руках. Положила обратно в карман, подставила лицо дождю и закрыла глаза.

Всего за два дня она совершенно отвыкла от свободного времени и теперь слонялась по монастырю, как отшельник. Время — его стало так много. Куда деть, что делать? Ума объяснил, что для того, чтобы «благодарить», не обязательно садиться в медитацию — достаточно просто думать об этом.

Лин забралась на верхний этаж и думала.

Куцо, как будто не совсем искренне, но все же благодарила за нынешний момент, за Миру, за то, что попала сюда — в Тин-До.

За прежнюю жизнь благодарить не хотелось — за те копейки, которые зарабатывала официанткой? За нудные, похожие один на другой дни? Разве что, за подругу, с которой иногда скрашивала скучные вечера. И уж точно не за Килли.

Мда, не густо.

И почему-то именно здесь, на пустом этаже, когда снаружи капает, а по коридорам никто не ходит, хотелось той самой тишины, которая никак не приходила на медитациях.

* * *

— Ты как-то спрашивай про еду, помнишь?

— Помню.

— Он рассказать лучше.

Она встретила их двоих — Уму и Лума на пути к столовой. До накрытого стола еще добрых полчаса; они остановились у огромной, расписанной орнаментом, колонны.

«Проси», — вспомнилось Лин про помощь. Наверное, надо попросить и теперь.

— Лум, расскажи мне, пожалуйста, про прием пищи. Я ем не так, как вы.

Уселись на низкий парапет, проводили взглядом двух монахов с кухни.

— Ты ешь, как все, — произнес Лум, и Белинда в очередной раз удивилась, насколько серьезен этот парнишка. Неужели он никогда не улыбается и не шутит? — Ты просто забрасываешь пищу в организм, но не ешь ее.

«Ем», — хотелось возразить Лин, но она промолчала, дождалась дальнейших объяснений.

— С пищей надо уметь взаимодействовать. Класть на язык, чувствовать ее вкус, текстуру, энергию. Чувствовать, хочет ли именно эту еду твое тело, нужна ли она ему. Тело тоже пробует еду на вкус — сообщает тебе, хочет принять или нет. Это целый процесс. Положить в рот и прожевать — это не съесть.

— Но… как научиться чувствовать? Это ведь, наверное, долго?

— Не долга, — добродушно вклинился Ума-Тэ и достал откуда-то круглый орешек. — Как думать, какая энергия у ореха?

Лин покрутила в пальцах жесткую гладкую скорлупу — название почему-то вылетело из головы.

— Я… не знаю.

Она привыкла не знать и признавать это. Устала стыдиться.

— Орех — решимость. Потому нам редка дают орех. Ученик должен умет набирать решимость сам.

— Ума прав. С помощью пищи можно балансировать не только физическую работу организма, но также эмоциональный спектр. Эмоции — энергия. Еда — энергия. Они влияют друг на друга.

— И патаму некоторые жрать, — Ума откровенно веселился. — Они хотеть стать счастливые, но не знают, что и как кушать. И кушать все подряд. Многа. Это сильно вредит тело.

— Верно.

Дождь лил, не переставая. Несмотря на молитвы, продолжали плакать духи. Из столовой донесся звон колокольчика — учеников приглашали обедать.

«Некоторые жрать все подряд. Многа», — это про знакомую Кони, которая каждое утро заходила к ним в закусочную, заказывала суп и салатик (для приличия), затем распалялась, просила второе. А после десерт — всегда три раза подряд. Три. Лин и сама периодически «падала» то на чипсы, то на шоколад, но чтобы каждое утро тройной пудинг, карамельный соус и девять шариков мороженого?

Вероятно, эту бабищу никто не учил «чувствовать» еду. Да и никого из них не учил, если честно. Существуй подобные курсы, Белинда записалась бы на них первой — лишним весом она не страдала, но балансировать эмоции едой не умела.

«Когда ешь, нельзя думать о чем-то, кроме еды. Еда впитывает мысли. Если говорить, думать о работе, читать или смотреть телевизор, еда не будет встречена ни телом, ни мыслями с радостью, и пользы принесет мало. Не сможет нормально перевариться, не отдаст то, что могла бы отдать, засорит органы. Чувствуй вкус, празднуй его, живи этим моментом».

«Если людям дать „праздновать“ без совести, логики и морали, они не смогут остановиться», — возразила Лин по пути к едальне.

«Как только язык больше не чувствует праздник, заканчивай есть», — просто и понятно пояснил Лум.

На тарелке лежали лапша, мясо и хлеб.

Мясо отдавало пряным соусом из трав, подлива пшеничной мукой, которая была в нее замешана, лапша ощущалась лапшой. И сколько Лин ни перекатывала ее на языке, ничего необычного не чувствовала. Но хотя бы жевала тщательно и теперь знала, почему за столом никто и никогда не разговаривал.

* * *

(Gregorian — Be)

Монахи — значит, бедные, — так она всегда думала.

Но один богатый зал в монастыре нашелся. Не просто богатый — богатейший! И дело было не в килограммах позолоты, ушедших на его отделку, не в высоком куполообразном потолке, но в часах-днях-годах труда, вложенных в роспись каждого сантиметра крыши и стен. Зал был помпезным, сияющим, воистину потрясающим воображение.

И для Великой Молитвы собрались именно здесь. Собрались все: седые старцы, мастера рангом пониже, уборщики, кухонные работники, хранители свитков, настоятели, тренеры, послушники. И взялись за руки.

Никакого распределения мест не было и в помине — чистая случайность «кто кому достался». И слева Лин за руку держал незнакомый ей мужик средних лет с короткой стрижкой, некрасивым, но не отталкивающим лицом и в бежевом халате, а справа один из коллег послушников, чьего имени она до сих пор не знала. Самый высокий и долговязый.

Люди собирались в единый круг, не спеша, но и не мешкая. До тех, кто стоял напротив, метров пятьдесят; на полу удивительной красоты мандала — узор из множества лепестков, линий и точек.

Круг, наконец, соединился — все в сборе. Кто-то закрыл высокие сводчатые двери, присоединился к «хороводу»; вокруг стихло.

Лин нервничала — Ума обещал, что она все поймет на месте. Она, конечно, постарается, но…

И тут зал наполнился ровным низким звуком — кто-то из соседей запел. Звук нарастал, делался насыщеннее — нота звучала, вибрировала, отражалась от стен, набирала мощь.