Крыса-любовь - Мойя Сойер-Джонс Страница 50

Сколько бы с нее содрать? Всю сумму долга? Или еще больше? Марлен не ценит то, что достается по дешевке. Все складывалось превосходно, просто замечательно. Пока Марлен не раскрыла рот и не расхохоталась. Очень громко.

— И что, я должна тебе позировать? Голая? Вот Даррен-то обрадуется! — Сама мысль так ее развеселила, что Марлен запрокинула голову и снова зашлась смехом. А это уже было нехорошо. Это было даже очень плохо, если только…

— Тебе не надо даже позировать, вот в чем прелесть! — Я поднял руки и пошевелил пальцами. — Вуаля! Скульпторский банк данных! Ты уже занесена. Я могу слепить тебя с закрытыми глазами. Каждый изгиб, все маленькие несовершенства. Хотя их у тебя почти нет.

— Выбрось из головы, Арт!

Четверть часа спустя двухкилограммовый кусок масла из запасов Марселя постепенно превращался в точнейшую копию бедра Марлен. (Ну, может, еще и кусочка ягодицы, в честь добрых старых времен.) Это было приятно. Я лепил, Марлен болтала, мы оба потягивали хорошее мерло. Я работал исключительно по памяти. Впрочем, выбора у меня не было: чтобы я не подглядывал, Марлен прикрыла ногу салфеткой. Очень скоро, как только масло приобрело очертания бедра, несколько завсегдатаев придвинулись к нам вместе со стульями и стали глазеть.

— Что это он лепит? Дельфина? Это ведь дельфин?

— А зачем ему дельфин?

— Может, сейчас неделя защиты дельфинов.

— По-моему, это задница. Во всяком случае, кусочек задницы.

— Одна половинка?

— Может, сейчас неделя красивых попок.

Я быстро закончил — работенка-то плевая. Строго между нами: я выбрал самую легкую для меня часть тела. Ту, что знал лучше собственных конечностей. Бедро, которое я гладил каждую ночь, когда Марлен прижималась ко мне и засыпала. Ее нога была для меня что азбука Брайля для слепого.

— Нога красивая, спору нет, — сказала Марлен, разглядывая мое произведение со всех сторон. Нога ей определенно нравилась. — Но вот моя ли? Не уверена.

Ложная скромность. Она прекрасно знала, чья это нога.

— Твоя, Марлен, твоя. Но если ты мне не доверяешь, пусть решат они. — Я повернулся к группе едоков — наших зрителей: — Является ли бедро на столе бедром этой женщины? Убери салфетку, солнышко.

Марлен быстро встала:

— Что за идиотизм!

И тем не менее она не обрушилась на меня, а поставила ногу на верхнюю перекладину стула, помедлила и постепенно приподняла подол черного платья. Зрители глазели в полном восторге. Марлен не стала обнажать ягодицу — хорошенького понемножку, — но все-таки открыла достаточно, чтобы удивить меня и потрясти наше жюри.

— Это ее нога, как пить дать.

— Точно, ее.

— Тут кто-то говорил, что она зубной врач?

Когда я услышал восторженные охи, то понял, что контракт у меня в кармане. Потому что Марлен не сможет забыть свой триумф. И захочет продолжения: по ней, оваций не бывает слишком много.

Я медленно провел ножом по сливочной ягодице, снял желтую стружку от попки до колена. Марлен наблюдала, как я намазываю ее на кусок булочки, потом открыла рот, чтобы я мог угостить и ее. Я сидел и смотрел, как она жует. Она жевала и позволяла мне смотреть.

Я с нетерпением ждал ежедневных свиданий с Гордоном, возможности побыть один на один с братом. Ну или втроем, если считать его стояк, который никуда не девался и уже практически жил собственной жизнью. Гордон прекрасно выглядел, и — о чудо! — проплешина, которая так его бесила, почти заросла — остался лишь маленький блестящий пятачок на самой макушке.

В какой-то момент я нарисовал с него шарж и закрепил на телевизоре у брата над головой. Если б Гордон все-таки очнулся, он первым делом увидел бы себя — с роскошной шевелюрой и рогом побольше Италии. Рисуя, я выдавал очередную порцию жизнеутверждающего трепа. Каждый день я пытался придумать для Гордона вескую причину вернуться к жизни. Например, сок манго на подбородке. Адреналин в крови, когда проскакиваешь перекресток на красный. Песня Джеймса Тейлора. Но в это утро я рассказал ему про Марлен, про «Pain et Beurre» и про то, что на месте нашего столика теперь торчит пальма.

— Лягушатник поставил на тебе крест, Гордон. Он тебя уже похоронил. Он уже скормил кому-то твой обед. На твоем месте я бы очень разозлился. Ради такого стоит бы выбраться из койки, а? Если, конечно, у тебя силенок хватит. А лично я думаю, что хватит.

— Привет, Арт. — Сестра Крисси неслышно подошла сзади и дотронулась до моего плеча. — Ты говори, говори. Продолжай.

Она пристроила свою аккуратную попку на край матраса, закинула ногу на ногу, взяла руку Гордона и принялась считать пульс. Они были так тесно связаны, эта медсестричка и мой брат. Как мать с больным ребенком. Будто он пришел из школы и лежит дома в постели. Дома.

Я наклонился и протянул ей руку над грудью Гордона:

— Крисси, а я живой? Можешь узнать? Крисси обхватила мое запястье легкими пальцами и засекла время. Пальцы сомкнулись, сжались: устанавливаем связь. Связь установлена.

— Думай про что-нибудь хорошее, пока я считаю, — велела Крисси. — Вспомни какую-нибудь мечту.

Я много о чем мечтаю. Обо всем на свете. Пожалуйста: лекарство от рака. Выздоровление Гордона. Статуя Марлен. Мир во всем мире. Или какая-нибудь новая индийская пряность, которая придаст новый вкус любому блюду. Но про все это я думать не стал. Почему-то мне вспомнился наш с Джули поцелуй — в машине, около «Львиной головы». Тот кэри-грантовский поцелуй. Закрыв глаза, я смог даже вспомнить тепло ее губ. И понял, ЧТО, будь у меня вторая попытка, я уж не стал бы строить из себя деликатного Кэри Гранта. Только дайте мне шанс (черта с два, при наших «профессиональных» отношениях!), и я своего не упущу. Я буду как Джеймс Бонд! Как Зорро! Как…

— Не волнуйся, ты жив. — Крисси ухмылялась во весь рот. — И даже очень.