Никогда в жизни! - Катажина Грохоля Страница 50

А чуть позже мы вдвоем сидели у камина. Может быть, феминистка была права? Я спросила Адама, считает ли он себя лучше нас, женщин. Он удивленно взглянул на меня.

– Я вижу, тебе нужен повод для ссоры. Лучше каких женщин и в каком отношении? – уточнил он…

А потом у нас было сорок минут до возвращения Тоси из школы.

И это были ужасно приятные сорок минут. И коты совершенно, ну просто никоим образом не могли иллюстрировать состояние моего подсознания.

* * *

Сегодня Адам приехал с сыном. У него есть сын. Бывшая жена легла в больницу оперировать желчный пузырь. Я не понимала, как можно дружить с бывшей супругой, но Адам дружил. Эта дружба доведет меня до инфаркта, но тут ничего не попишешь. Сын оказался длиннющий, Тося его сразу же аннексировала, а у меня от нервов ходуном ходили руки, когда я подавала пельмени. Такой сын похуже всякой свекрови. А кроме того, он, должно быть, страшно злился, что отец его привез к какой-то чужой бабе. То есть ко мне. Кстати, сын был в выпускном классе, а это самый противный возраст.

– Если я не ошибаюсь, ты нервничаешь?

Это, наверное, какая-то профессиональная социологическая болезнь – надо же за мной вот так непрестанно следить!

– Ведь он, наверное, злится, что ты его сюда привез!

– Я хотел, чтобы вы познакомились. Я рассказывал ему о тебе и Тосе. А если ты думаешь, что он злится, то подобный механизм в психологии называется проекцией.

Что-то похожее я уже слышала. Кто-то когда-то уже обращал на это мое внимание… Но кто? Я не могла вспомнить. И сердилась. Однако мне бы очень хотелось, чтобы Шимон меня признал. Ни за что в жизни не призналась бы в этом.

– Нам всем давно пора было познакомиться. Поэтому постарайся унять в себе раздражительность или неуверенность, парень тебя не съест. Он знает, что я тебя люблю.

Я растаяла, как масло на сковородке. До позднего вечера мы играли в скраббл, все четверо. Потом Адам отвез Шимона. Тося помогала мне мыть посуду и между делом заметила:

– Он – классный. Мне нравится.

Я на всякий случай не стала уточнять, кто именно. Сделала вид, что не слышу.

– Ты что, глухая? – рассердилась моя дочь. – Все в порядке. Шимон о нем хорошо говорит. Мужик, у которого нормальные отношения с сыном, будет и к тебе хорошо относиться.

Я срочно вышла из кухни, чтобы унять в себе радость.

Адам уехал на какой-то симпозиум в Познань. Я пригласила Элю, давнюю знакомую, с которой мы не виделись уже полгода. Потому что сначала у меня был развод, потом я строила дом и так далее.

Она выглядела замечательно. Я тут же ей об этом сказала. Она в ответ:

– Да брось ты, я так измотана, посмотри, какие мешки под глазами.

Мешков я не заметила, но ей, разумеется, виднее.

Все в природе заканчивало свое цветение, стояли последние теплые дни, так что для начала мы решили отправиться куда-нибудь подальше погулять. Когда мы выходили, скрипнула калитка, Уля высунулась из окна и крикнула:

– Привет, Ютка!

Только Уля меня так зовет. И Адам. Эля поджала губки и сказала:

– Вот уж точно, дом в деревне имеет тот недостаток, что здесь следят за каждым твоим шагом.

Мне как-то не приходило в голову, что за мной следят, я воспринимала это скорее как проявление внимания. Но промолчала.

Лес источал все запахи приближающейся осени, я пришла в полный восторг. Слушала ее излияния, ибо такова женская доля: брести по березовой рощице или сосновому лесу, по лугам и пескам и говорить – ясное дело – о мужиках. С годами выяснилось, что муж Эли – человек без зазрений совести, без чести, без веры, без денег, нерасторопный, а что хуже всего, у него нет ни капли понимания. Не то что Адам! Я изредка вставляла фразы типа: левее – там сырая лужайка; или: теперь направо – иначе упремся в шоссе.

Я сочувствовала Эле. Мы вернулись домой, пообедали, солнце спускалось за березы. Заплутавшая в траве лягушка шмыгнула в воду, кот с явным пренебрежением в глазах охотился за бабочками, а Эля, сидя в садике, поглядела вдаль и сказала:

– Несмотря на все недостатки, о которых ты говоришь, это место все-таки имеет свою прелесть.

Я опешила. Да что там, просто на какое-то время лишилась дара речи. Потом выдавила из себя:

– Разве я что-то такое говорила?

И я узнала, что Эля догадалась, как мне тяжело жить в таком месте, где все друг друга знают и друг за другом следят. И всем вокруг известно, кто вошел и кто вышел из моего дома; что лесок, возможно, и красив, но ведь я сама сказала, что он сырой – то есть вреден для здоровья, можно даже сказать, малярийный, да и вообще, какой же это лес, если шоссе рядом, что здесь, должно быть, тучи комаров, коли вода, потому что лягушки живут в болоте. И в общем-то она согласна со мной, местечко не бог весть какое…

Мое терпение иссякло, и я сообщила, что у нее избирательный слух. А потом с сочувствием подумала о ее муже. И спросила Элю, действительно ли он такой недотепа и рохля? Как же она возмутилась! Она ничего подобного не говорила. Потом я напомнила ей о мешках под глазами. Подруга упрекнула меня в грубости и почти обиделась. Я спросила, помнит ли она – я ей сделала комплимент, что она замечательно выглядит. Нет, этого Эля не помнила. Потому что не слышала. А муж у нее был отличный, просто великолепный!

Однако мы не поссорились, в конечном счете сошлись на том, что уши у нас длинные, чутко реагирующие на малейшее изменение в интонации голоса, более того, мы восприимчивее к неприятным вещам, чем к хорошим. Верхом приличия считается выхватить в разговоре с кем-нибудь нечто дурное, компрометирующее, пропустить мимо ушей комплименты, зацепиться за этот единственный факт и на нем строить свою неприязнь к миру.

Однажды Тося – она была еще совсем маленькая – страшно развеселилась, когда я сказала: «Что это посреди кухни делает куча кубиков?» И за праздничным столом (думаю, уточнять необязательно, что это было у родителей мужа) дочь, заливаясь смехом, воспроизвела это так:

– А у нас посреди кухни лежала куча, и мама вошла и спросила, что эта куча делает посреди кухни?

Вот так и наш прекраснейший лес превратится в сырой и малярийный, лягушка, которая прыгает в воду, будет не частицей мироздания, а лишь склизкой тварью, нырнувшей в рассадник комаров, а каждый муж будет казаться ужасным. Если я так слушала Элю, то, может, я слушаю так всех? И бедняжка Адам, стало быть, еще хлебнет со мной горя? Неужели я вообще не умею радоваться? А только придираюсь по пустякам?

Когда я пошла проводить гостью на станцию, с полей поднималась легкая дымка тумана. Скрипнула калитка. Эля помахала в сторону Улиного дома и крикнула:

– До свидания! – А потом сказала: – Классно ты здесь устроилась, все тебя знают. – И добавила: – До чего же здесь красиво.