По ту сторону безмолвия - Джонатан Кэрролл Страница 50

— Нет, сэр. Мы тут, не знаю, с полчаса?

— Линкольна не видели?

— Нет.

— Ладно. Шли бы вы лучше домой. Уже поздно. Эдвард встал и пихнул копушу Билла. Брат толкнул его в ответ. Эдвард пихнул Билла…

— Эй, ребята!

— Он всегда меня задирает!

— Потому что ты дурак!

— Это ты дурак!

Я смотрел на них и думал — что, если это Линкольн и я? Мальчишки, братья, два года разницы. Я зажмурился и представил себе: мой брат Линкольн. Младший брат Линкольн, который ходит за мной хвостом, — сущее наказание, но одновременно и мой лучший друг. Странно, но когда я снова взглянул на братьев Гиллкристов, они по-прежнему походили на нас. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы отогнать навязчивый образ.

Нервничая, я отпер входную дверь и вошел. Вес тихо, спокойно, в комнатах пахнет теплом и застоявшимся воздухом. Обычный чудесный уют, который чувствуешь, входя в собственный дом, исчез. Повседневные вещи, предметы, знакомые, привычные предметы, казалось, стали больше и повернулись под странными углами. Как картина, которая висит косо и ее нужно поправить. Весь дом точно искривился и… замер в ожидании. Правильно ли я подобрал слово? Как будто он ждал, что я буду делать дальше. По улице проехала машина. Застыв, я ждал, прислушиваясь, не остановится ли она и не свернет ли к нашему дому. Нет. Я прикинул, что до возвращения Лили у меня около получаса.

— Линкольн! Ты здесь? — Медленно идя по дому и зажигая свет, я боролся с безумной мыслью, что, будь Линкольн здесь, он бы прятался от меня, готовясь неожиданно напасть, когда я повернусь спиной. Хотя такое поведение было скорее в стиле Грир, я все же двигался осторожно, ожидая, что он выскочит из ниоткуда. Мой сын — чертик из табакерки.

Я тщательно осмотрел весь дом, и только тогда немного успокоился. Я улыбнулся сам себе, заглянув за кушетку в гостиной и в крошечную кладовку в комнате для стирки. Но страх рождается, когда замечаешь, что у нормальных вещей вдруг выросли клыки. После сегодняшних открытий угол за кушеткой перестал быть невинным местом, куда закатился теннисный мячик Грир.

Я достал ключ от комнаты Линкольна из тайника — он был прикреплен клейкой лентой к дну неиспользуемого выдвижного ящика на кухне. Потом беззвучно пошел по длинному коридору в глубину дома. У двери Линкольна я постучал и еще несколько раз окликнул его — вдруг он у себя? Тишина. Нельзя больше терять времени. Я открыл дверь, протянул руку и включил свет. Голая белая пустота и порядок снова показались особенно зловещими, когда я вспомнил о том, что здесь происходило, и что было спрятано; мрачная тишина опустевшей тюремной камеры или комнаты в богадельне.

Комод стоял в пяти или шести дюймах от стены. Присев на корточки, я повернул голову и просунул руку вдоль его задней стенки. Есть, вот оно. Сперва гладкая плоская древесина, потом подозрительный завиток клейкой ленты, отклеившейся на конце. Дальше — твердое тело пистолета.

— Слава богу. Слава богу. — Я отлепил его и вытащил. Об оружии я не знаю ничего, кроме того, что видел в фильмах, но очертания узнал — сорок пятый калибр. Следующий вопрос — настоящий он или нет. Я знал, что японцы делают замечательные модели пистолетов в натуральную величину, настолько точные, что даже эксперты ошибаются. Этот казался на удивление легким и не то покрытым, не то изготовленным из какой-то резины или пластмассы. Пластмассовый пистолет? Как такое может быть? С левой стороны было выгравировано «Glock 21 Austria 45 AUTO». Справа — еще раз слово «Глок», серийный номер и адрес фирмы в Смирне, штат Джорджия. Такой легкий пистолет. Оружие всегда внушало мне опасение и трепет, но простота и безыскусность «глока» были неотразимы. Я вновь и вновь вертел его в руках. После долгих раздумий и прикидок мне удалось осторожно извлечь из рукоятки обойму. В ней лежало двенадцать красивых золотых патронов. Настоящая. На свете не было ничего более настоящего, чем этот пистолет.

Первым делом я снял трубку телефона, стоявшего на письменном столе, и позвонил Мэри По. Слушая гудки, я держал «глок» в руке и вертел его, разглядывая под разными углами. Какой инструмент. Какой удивительный механизм. Бах. И все. Вот ради этого он и сделан. Бах — одна большая дыра. Мэри не было дома, но я оставил на ее автоответчике сообщение, что нашел пистолет, что он очень, мать его, настоящий, и продиктовал серийный номер. Пока я дома, на случай, если она захочет мне перезвонить.

Потом я сделал странную вещь. Я положил обойму в карман, а пистолет — на пол в середине комнаты. Почему просто не запихнул все в карман? Потому что не хотел, чтобы он оказался у меня в кармане. Хватило и пуль, но они — уродливое сердце пистолета, без них он не опасен, он просто лежит на паркете — только всасывает в себя весь свет и энергию в комнате, словно черная дыра в пространстве.

Молчание тяжелого оборудования, выключенного секунду назад, или автострады в три часа ночи, когда за несколько минут не проезжает ни одна машина. Беззвучность самолета, в нескольких милях над вами тянущего за собой белый шлейф. Такие вещи издают столько шума, что их редкая тишина кажется в миллион раз более тихой. Молчание ожидания, а не завершения. В любой момент шум, которым и является эта вещь, с грохотом вернется. Такой была тишина в комнате Линкольна, когда я повесил трубку.

Я плотно закрыл глаза, сжал кулаки и опустил голову на грудь.

— Ненавижу. Ненавижу это.

И принялся за поиски.

В одном ящике лежали три пачки презервативов. Как замечательно! Он предохраняется! Если бы все было так спокойно и просто. Я улыбнулся, подумав, что в прежние времена отца, нашедшего в сыновнем комоде презервативы, хватила бы кондрашка. В другом ящике я нашел нож-«бабочку» и поляроидное фото Белька топлес. У нее оказались прелестные маленькие грудки, и она мило смотрелась с поднятыми в классической «культуристской» позе руками. Как бишь ее зовут? Рут. Рут Бернетт?

Бердетт? Что бы сказали ее родители, увидев эту фотографию?

Вот что еще я нашел. Открытку, на которой были пенис и волосатые яйца, на член надеты черные очки, так что все вместе похоже на лицо мужчины с густой бородой. На обратной стороне написано: «Л. Можешь пососать мой член, когда я умру». Еще один нож и патрон в ящике стола, два расплывчатых поляроидных снимка других пистолетов, которые, наверное, принадлежали Линкольну или его друзьям. Больше ничего.

Зазвонил телефон. Я вздрогнул; в горле у меня пересохло, пришлось облизать губы, а уже потом отвечать. «Алло!» Повесили трубку. Отдернув ее от уха, я заорал в микрофон: «Твою мать, засранец! Мать твою!» В таких случаях положено извиняться! Сказать что-нибудь. Сказать: «Извините, я не туда попал». Хоть что-нибудь, чтобы я знал…

— У меня. О боже, моя комната!

Осматривая дом, я не обратил внимания на свой кабинет, полагая, что Линкольн туда не входил, потому что он никогда туда не заходит. Положив трубку, я взглянул на часы, огляделся, чтобы убедиться, что ничего не сдвинул с места и он не поймет, что я здесь побывал. Линкольн так скрытен и коварен, что я не удивился бы, узнав, что он прикрепляет к дверному косяку волоски или устраивает другие ловушки, чтобы сразу понять, не шарил ли кто у него в комнате, но беспокоиться об этом уже некогда. Вроде все на месте. Последний взгляд по сторонам. Ящики задвинуты. Фотографии на месте. Дверца шкафа закрыта. На столе пусто. Порядок, пошли. Оп-па, пистолет! Я забыл проклятую штуку на полу, еще секунда — и выключил бы свет, оставив ее там.