Вуаль лжи - Джери Уэстерсон Страница 50

Тот подмигнул, нашел себе место в углу площадки и свернулся клубком, укрывшись собственной накидкой.

Когда Криспин обернулся к Филиппе, та уже стояла возле очага, рассеянно грея руки. Очень мало осталось от ее прежнего вздорного нрава, но тут удивляться было нечему.

Теперь он сообразил, что заботится о ней, как если бы она была благородной леди. А ведь челядь, к примеру, привыкла спать по несколько человек в одной постели, да еще мужчины и женщины вперемешку. Уж конечно, так приходилось устраиваться и Филиппе. Стало быть, нет никакой необходимости отсылать Джека за дверь, хотя пока что звать его обратно ни к чему.

Он сел на топчан, стянул башмаки и помассировал ступни.

— Джек обычно спит в том углу, где солома. Думаю, вам будет в самый раз.

Филиппа кивнула и, подобрав подол платья, села перед очагом и принялась расплетать волосы.

Криспин старался не смотреть и, стоя в одних чулках на полу, принялся рыться в сундуках и мешочках на полке. Обнаружив зачерствевший кусок пирожка возле горшочка с маринованным луком, он обнюхал слегка заплесневелую корку, после чего разломил пополам. Одну часть он положил на стол и пальцами толкнул к Филиппе, сам же вернулся к топчану, лег на спину и стал грызть засохший мясной пирожок.

Прошло несколько минут неловкого молчания, прежде чем он, не переставая жевать, решился глянуть в ее сторону. Пламя очага окрасило медью ее рыжеватые волосы, а только что расплетенные косы окутали голову золотистыми завитками, которые она пыталась разгладить пальцами. Впрочем, безуспешно, хотя от этих привычных движений черты ее лица, казалось, немного смягчились. Белая кожа, пленительная в своей беззащитности, матово светилась в отблесках огня.

В глотке Криспина застрял черствый кусок. Он сел, надеясь, что теперь поможет глоток вина.

— Ваша чаша на столе, — сказал он, потянулся за кувшином и мысленно вознес благодарность, когда обнаружил, что тот еще полон.

Криспин налил вина себе, затем ей. Придвинул табуретку к столу. Филиппа тем временем взяла свою долю пирожка, но ко рту не поднесла.

— Вам лучше перекусить, пока есть чем. Те деньги, что ушли в залог, предназначались для еды. Так что больше ничего не будет.

— Мне очень жаль…

Криспин вздохнул:

— Не беспокойтесь.

— Вы, должно быть, меня ненавидите.

— Нет. Я сержусь, но до ненависти тут далеко.

— Конечно же, вы понимаете, почему я не могла вам рассказать. Вы честный человек. Вам пришлось бы сообщить шерифу, что мой муж вовсе не Николас УоЛкот. И вот почему, когда Махмуд пригрозил рассказать…

Она сжала губы, нахмурилась и робко поднесла пирожок к дрожащему рту.

Криспин замер, чувствуя себя полным дураком. Хуже того.

— Я болван, — сообщил он потолочным балкам.

— Мне пришлось лечь с этим негодяем, чтобы защитить не только себя, но и Николаса. И это для меня ничего не значило, — сказала она, зажмурившись. — Меня там даже не было. Я была где-то еще, только не рядом с Махмудом. — Она открыла глаза и пристально посмотрела на Криспина. — Кем бы он ни был, Николас всегда ласково ко мне относился, и этого я не забуду. Я так поступила ради него. Потому что была перед ним в долгу. Но он бы меня не понял, правда?

Криспин покачал головой:

— Здесь мне сказать нечего. Вообще дело это очень печальное.

— Вы как полагаете, Николаса убили те итальянцы? Он все время боялся, что они придут за ним.

Покончив с пирожком, Криспин обтер руки о котарди. В памяти всплыла записка, которую Махмуд недавно отправил в особняк Уолкотов.

— Ну, по крайней мере точно известно одно: Махмуд больше не будет вас принуждать.

Она вздохнула — первый звук облегчения за все время — и подняла к нему лицо.

Махмуд. Гнусная личность с гнусными повадками. Сарацин. Криспин сумрачно взглянул на нее, понимая, что требуется кое-что уточнить, однако никакого желания задавать этот вопрос не было. И все же…

— Как вообще вы могли пойти на такое? — выпалил он. — Отдаться незнакомцу? Сарацину! А как же ваше достоинство, ведь…

— Достоинство? Вы всерьез полагаете, что я была невинной девушкой, когда встретила Николаса… или как там звали того злосчастного бедолагу? — Филиппа пальцами оторвала корочку и сунула в рот. — Жизнь судомойки нелегка, — добавила она, не переставая жевать. — Чего только не сделаешь ради лишнего куска хлеба.

— Вы же говорили, что были горничной.

— Да, служила на хозяйской половине, но начинала ведь не с этого. Моя мать была простой прислугой на кухне, а я ей помогала. С тех пор как себя помню. Однажды она помешивала что-то в кипящем чане, цепь над очагом оборвалась… Помню пар, ее крики… Мать обварило до смерти. — Она помолчала, задумчиво разжевывая кусок. — А когда я ее похоронила, то дала себе обет во что бы то ни стало выбраться из поварской. Так оно и вышло. Хотя я никогда и не мечтала вознестись так высоко. — Она тяжело вздохнула. — А может, мне все только приснилось. Наверное, из судомойки можно сделать даму, но она так и останется… судомойкой.

Криспин попытался припомнить челядь в Шине, но даже не мог сказать, доводилось ли ему видеть кухонную прислугу в собственном доме, — и почувствовал угрызения совести.

Он оперся локтем о стол и внимательно посмотрел на Филиппу.

— Вы поднялись с самого дна. Даже читать научились. С ума сойти! Это очень необычно.

— Да, я необычная служанка, — ответила она, слегка улыбнувшись, и затем молча доела пирожок. Придвинула стул, взяла чашу и села напротив. — Да и вы очень необычный человек. Вот, например, зачем вы это сделали? Зачем приняли меня в дом?

— Вы мне кое-кого напоминаете.

— Вот как? Кого же?

Он улыбнулся:

— Меня самого.

Ее лицо просветлело, она потянулась, чтобы коснуться его руки, но Криспин вскочил и отступил на шаг. Филиппа тоже поднялась и приблизилась к нему.

— А вообще причина не важна.

— Филиппа…

— Важно лишь то, что вы это сделали. Вы благородны и честны.

Филиппа подошла вплотную и бесстрашно посмотрела на Криспина. Он прочел в ее лице полное доверие, и под ложечкой что-то заныло. Ее волосы, чьи растрепанные завитки напоминали руно, отливали золотом трещавшего в очаге пламени. Губы влажны от вина, но своим розовым цветом они были обязаны не только напитку.

Он долго смотрел на нее, а затем, не успев решить, благоразумно ли это, ступил еще ближе и, наклонив голову, впился в эти мягкие губы, пока не осталось ничего, кроме вкуса женщины. Руки нашли ее спину, он оторвал Филиппу от пола, прижал к себе, наслаждаясь каждым изгибом ее тела. Поцелуи стали крепче, настойчивее, чуть ли не до жестокости. Но и она отвечала тем же, покусывая его и покрывая страстными поцелуями. Его руки скользнули по стройной талии, ее мягкий стан стремился прильнуть к его бедрам подобно обтягивающей одежде — и он задохнулся в ней, в ее медно-рыжих локонах, каскадом омывавших его щеки, утопил ладонь в распущенных косах, что щекотали ему запястье. Не в силах оторваться от ее губ, он устроил себе пиршество, вдыхая пот и сладость — запах женщины. Криспин отпустил ее голову и обеими руками погладил ей плечи и шею, нащупывая тесемки.