Причуды богов - Елена Арсеньева Страница 50

– Да и правильно! – горячо согласиласьВанда. – Этакое ничтожество! Картежник, волокита, весь в долгах.Шляхетский гонор – вот и все его достояние. При этом жадность к деньгамнепомерная – в точности как у его наставника.

Юлия только губами шевельнула беспомощно.

– Зигмунд. О, Зигмунд! – Какая горечь вголосе Ванды… – Уж и не знаю, отыщется ли женщина, которая не разбила бы радинего свое сердце! А он и не оглянется, он пройдет – и не подумает собратьосколки или хотя бы пожалеть страдалицу. Едкий ум и холодная душа – вот что онтакое в двух словах! – Ванда так раздраженно натянула поводья, что коньсердито заржал, вздыбился.

– В четырех, – пробормотала Юлия, и Вандаобернулась к ней с тем же раздражением:

– Что еще?!

– В четырех словах, – робко повторилаЮлия, до смерти испугавшись грозных синих молний в глазах подруги. – Вчетырех сло… словах…

– Дура! – бросила Ванда. – Дура!Какая же ты дура!

Юлия отпрянула, словно камень ударил ей прямов лицо.

– И ты тоже! Тоже! Видела я, как ты зарейалела, как смурнела тучей, как глазки твои глупые сияли! Эх, думаешь, почему яза тобой поехала, везу тебя, жизнью для тебя рискую? Думаю, ну вот, нашласьнаконец-то женщина, способная отвергнуть этого подлеца, готовая голодать ихолодать, только бы из рук его грязных уйти! Думала, я не одинока, думала, тымне поддержка будешь, а я – тебе, и нас двое будет против него одного!

Она захлебнулась безудержной речью,закашлялась, и непонятно было, слезы на ее глазах вызваны этим кашлем – илигоречью, которой были пропитаны слова. Особенно эти, последние…

– Двое нас? – вымолвила Юлия, с трудомшевеля губами. – Почему это – двое нас?

Глаза Ванды погасли, и румянец сошел с ее щек.

– Так. Нипочему. – Она передернулаплечами, и конь нетерпеливо забил копытом по луже. – Пора ехать. Скоросмеркнется, а мы…

– Что – мы? – тихо, но настойчивоповторила Юлия. – Ну, что мы?

– Мы обе бежим от Зигмунда, – устало,обреченно проговорила Ванда, трогая коня каблуком. – Ты его любовница, а я– его жена. Да, да! Чего уставилась?! Год назад мы обвенчались тайно в Кракове.Я была беременна, уже на сносях. Ребенок родился мертвый, и тогда Зигмунд отдалменя Аскеназе… Бросил, как тряпку ненужную. Я от этого словно с ума сошла,думала, жизнь кончилась. А потом услышала твой разговор с Аскеназой – и поняла:искупление греха моего – твое спасение.

В глазах ее, обращенных к Юлии, мелькнулапрежняя нежность, но, заметив, как та в ужасе схватилась за горло, Ванда вбешенстве воскликнула:

– Давай без истерик, ладно? Видела я все это,видела, и сама умею комедии разыгрывать! И вот что: если не хочешь ночьпровести в мокром стогу, не отставай: через час езды имение Чарторыйских, там изаночуем.

Она погнала коня рысью по скользкой,разъезженной колее. Наверное, конь Юлии сам последовал за спутником своим –покорно, привычно, обреченно… а куда ж ему деваться, бедняге!

Так же, впрочем, как и всаднице!

* * *

Постепенно свежий ветер остудил пылающие щекии отогнал прочь горделивые и горячечные видения, в которых Юлия поворачивалаконя и стремглав неслась прочь, где бы это «прочь» ни находилось, навсегдапрощаясь и с мечтами о Зигмунде, и с Вандой, и… И, надо полагать, с надеждойблагополучно добраться до России.

Стоило ей только вообразить, что в этихотсыревших лесах и промокших полях она останется одна, ей становилось совсемневмоготу. И что за нелепость? Чем виновата Ванда? Любовь Юлии к Зигмундудлилась не более получаса. В самом деле, ведь именно столько времени минуло стех пор, как она пришла на смену ненависти. А Ванда уже который год живет сэтим разрушающим, мучительным чувством к человеку недостойному. Да это кем женадо быть, чтобы свою жену, мать своего ребенка, бросить на забаву и поруганиедругим мужчинам? Даже невозможно поверить! А возможно было поверить впревращение Адама из рыцаря в развратника? Юлия с омерзением передернула плечами,вспомнив его черные, волосатые ноги… а потом, с умирающей уже тоскою,безупречную красоту Зигмунда, неизбывно запечатленную в памяти ее рук. Впрочем,кто знает, возможно, и в нем был некий изъян, изобличавший гнусность и подлостьнатуры?! Приходится думать так… Ну что ж, Юлия! Ты прекрасно обходилась безэтой любви с той самой ноябрьской ночи, разрушившей твою жизнь, обойдешься безнее и теперь. А Ванда… Боже мой, да ведь ей куда тяжелее! Как бы ни честила онаЗигмунда, страсть к нему, верно, еще сжигает ее сердце – и каково ей вечносмирять себя, находясь рядом с той, кого явно предпочитает ее бессердечныйсупруг?! Эх, да ведь она еще не знает о поручении, данном ЗигмундомРжевусскому, не знает, откуда у Юлии это платье и деньги! Ну, дай бог, и неузнает. За это время она сделалась для Юлии больше чем подругою – сестрой,надеждою, прибежищем души, опорою. Увидев, как стремительно отдаляется от неесогбенная, словно придавленная горем фигура Ванды, Юлия вдруг ощутила приступжуткого одиночества и, уже не думая, не рассуждая, с такой силой хлестнула коняповодьями, разом ударив его каблуками, что, изумленно взыграв и позабыв проусталость, он в два скока догнал своего сотоварища и вновь затрусил бок о бок сним.

Ванда повернулась, холодно взглянула (синие глазабыли особенно ярки от недавно пролитых слез) и с не остывшей еще яростьюсказала – как бы плюнула в испуганное, сконфуженное лицо Юлии:

– А ежели ты поверила россказням этогонедоумка Ржевусского насчет того, что Зигмунд будто бы ищет по всей Польше своюлюбовницу, чтобы ее облагодетельствовать, так знай: зря все это!

– Откуда ты знаешь?! – потрясенновыдохнула Юлия, и уголок рта Ванды пополз вверх в злой усмешке:

– А платье-то на тебе мое! Надо полагать, иисподнее, и сапожки – вон, вижу! Это я Ржевусскому просто глаза отвела, а ведьЗигмунд ищет меня! Меня надеется заполучить обратно!

– Так ведь… так ведь зачем, ежели он тебя… –робко заикнулась Юлия, и Ванда, оскорбленная недоверием в ее глазах, обрушилана нее новое откровение: