Мой ненастоящий - Джина Шэй Страница 50

— Думаешь, мой сын предложит тебе больше? — ядовито фыркает Карим Давидович. — Забудь об этом. Он уже почти лишен наследства, и если не одумается — останется до конца жизни куковать сугубо на дивидендах со своей гордыни. Тебе не понравится такая жизнь. Особенно с учетом того, что он все потеряет именно из-за тебя.

Над моей головой будто опрокидывают чан с кипящей кислотой. И каждое слово свекра будто расплывается на моей коже круглым пятном ожога.

— При чем же здесь я? — медленно проговариваю, старательно не пропуская в голос ни боль, ни горечь. — Ведь не я лишу Влада наследства. Это сделаете вы. Ваша рука подпишет новое завещание у нотариуса.

— Но по какой причине? — обвиняюще рычит мой собеседник. — По той причине, что когда я пытался образумить сына, вместо достойной невесты выбрал девчонку на побегушках, лишь бы досадить мне сильнее. По той причине, что он готов воевать со всем миром, лишь бы доказать мне, что не позволит мне диктовать ему условия?

Хлоп, хлоп…

Невидимые пощечины сыплются на меня градом. Мои щеки начинают наливаться жаром.

— Вы? Образумить Влада? Каким это образом?

— Единственным для него доходчивым, — криво ухмыляется Карим Давидович, — если он не возьмется за ум и не займется вопросом семьи — останется ни с чем. Лишится своего места в моей фирме и наследства. Вот только и ты меня как его жена не устраиваешь, Маргарита. За деньги он мог купить куда более подходящую ему жену. С хорошей наследственностью. А что нам можешь предложить ты? Ничего. Поэтому будь хорошей девочкой, прекращай ломаться. Все равно я знаю, что к моему сыну ты совершенно не привязана.

— С чего вы это взяли? — я ощущаю себя ежом, ершисто вздыбившим свои колючки навстречу хищному волчьему оскалу.

Мой собеседник смотрит на меня, и в его кривой улыбке проступает что-то брезгливое. Его рука — левая, единственная рабочая в его теле, отрывается от джойстика и ныряет во внутренний карман пиджака, вынимает из него сложенный вчетверо лист и протягивает его мне.

Я беру предмет в руки так осторожно, будто всерьез опасаюсь, что он сейчас рванет. Разворачиваю.

Замираю.

— Откуда это у вас? — спрашиваю сипло.

— Знаешь, это неверный вопрос, Маргарита, — небрежно откликается Карим Давидович, — это у меня есть. Или ты думаешь, один мой сын занимается в Москве частным сыском? Я парализован ниже пояса, но думать и наводить справки не разучился. У нас с тобой другой вопрос, Маргарита. Зачем жене моего сына почерковедческая экспертиза подписи с вашего с ним заявления в ЗАГС? И действительно ли я не могу утверждать, что чувств между тобой и моим сыном и чайной ложки не наскребется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Это уже не невидимые пощечины. Это огромное копье, что вошло в мою спину с размаху и вышло из груди, пробив её насквозь. И я будто бабочка на шпильке — могу только бессильно трепыхать крыльями, не в силах избавиться от пронзившей меня безжалостной стали.

— Итак, я могу повторить свое предложение, — бесцветно и теряя ко мне остатки интереса мой свекр устремляет взгляд в ночное небо над нашими головами, — я могу помочь тебе сгинуть. Безболезненно потеряться в русской глухомани, и даже получить небольшие отступные, которых хватит на скромную жизнь. Ты исчезнешь, а я помогу моему сыну сделать верный выбор.

— Или?.. — я слышу свой почти севший голос будто со стороны. — У всех вопросов такого рода всегда есть «или». Вариант, который должен лишить меня остатков выбора. Давайте, я жду его с превеликим нетерпением.

— Или эта справочка сейчас же полетит на электронную почту моему сыну, — мой ядовитый тон не очень-то впечатлил Ветрова-старшего, — и тебе предстоит разбираться с последствиями своего предательства. Он вышвырнет тебя сам. Насколько я его знаю — вышвырнет.

Да, он может. У всякого терпения бывает конец, и он действительно может счесть, что с него достаточно моих попыток побега.

Или… Или он меня оставит. Как домашнюю зверушку без права голоса, и то, что мне казалось возможными симптомами оттепели — умрет на корню. Он больше никогда мне не поверит.

Куда ни глянь — везде топь и болото. Выбора и вправду совершенно нет.

— Ну и что же ты мне скажешь, Маргарита? — напоминает о себе Карим Давидович. — Совсем скоро мой сын спохватится, что тебя нет внизу. И в этом случае мое предложение потеряет свою актуальность. Два раза я предлагать тебе уйти по-хорошему не буду. Так что валяй. Выбирай.

Издевку в голосе он даже не старается скрыть.

Действительно, выбирай, Рита. «Уйти по-хорошему», взяв «что дают», предать Влада или допустить собственное разоблачение. Что он узнает, что я все-таки готовила почву для отступления.

Черт меня дернул с этой экспертизой. Просто хотела понять, каким же именно образом моя подпись оказалась на заявлении, без всякой задней мысли, но кто сейчас поверит в мое любопытство, когда предательство — куда более верибельный мотив для подобных инсинуаций.

— Ты видно думаешь, что у меня железное терпение, девочка? — тон отца Влада становится антарктически ледяным. — Я ведь могу отправить ему письмо прямо сейчас. И посмотреть, как быстро ты вылетишь за порог его дома, его фирмы и его жизни в принципе.

Ну что ж, если он формулирует свой вопрос так…

— Отправляйте, — бессильно озвучиваю я, чувствуя, как острие копья в моей груди медленно проворачивается, сминая мои легкие в кровавое месиво, — что бы он со мной ни сделал, я это приму. И если он решит, что я ему не нужна — это будет его решение. А не мой побег.

Произношу это и шагаю обратно в дом. Достаточно с меня этого разговора.

— Надеешься на его снисхождение? — презрительный голос моего свекра настигает меня уже у самого входа. Его пристальный взгляд я чувствую спиной, даже не поворачиваясь.

Я замираю всего на секунду, а потом покачиваю головой. Нельзя надеяться на то, чего просто нет. Уж чем-чем, а снисхождением, милосердием мой муж не одарен от рождения.

Не знаю, на что я надеюсь. На что-то невозможное по своей сути.

Отчасти, я надеюсь, что меня остановят.

Что скажут, что все это розыгрыш, проверка, что на самом деле, у Карима Давидовича были другие причины разговаривать со мной на эту тему, да еще и так небрежно. И моего разоблачения не будет.