Люблю тебя врагам назло - Татьяна Никандрова Страница 50

— Чего? — не открывая глаз, переспросил он.

— Не могу, я еще готова, — выдохнула я, хотя, кажется, мое тело во всю транслировало обратное.

— Не понял, — Яр нехотя разомкнул веки и недоуменно посмотрел на меня.

Воспользовавшись паузой, я попыталась застегнуть одной рукой лифчик, но предатель не поддавался.

— Я сейчас не могу трезво соображать и не уверена, что поступаю правильно, — пояснила я.

— Ясно, — он нахмурился, провел рукой по волосам и отстранился от меня. — Ладно.

— Ты не обижаешься? — спросила я, наконец совладав с непокорным бюстгалтером.

— Нет, но я не уверен, что мое здоровье выдержит такие сильные перепады… Как бы это лучше выразиться… Напряжения, — усмехнулся Яр. — И сколько?

— Что сколько? — не поняла я.

— Сколько времени ты встречаешься с парнем прежде, чем спишь с ним?

Его вопрос поставил меня в тупик, и я растерянно заморгала.

— Ну вообще-то до тебя я встречалась только с Артемом. Мы начали отношения, когда мне было тринадцать, и… — я замялась, — в общем-то мы с ним не спали.

Ярослав уронил челюсть и недоверчиво покосился на меня.

— Вы встречались четыре года и ни разу не трахнулись?

— Ну, мы были детьми…

— Охренеть, Малыгина, — он озадаченно покачал головой. — Значит, ты…

— Да-да, — закивала я, почему-то ощущая себя не в своей тарелке.

— Круто. Нет, это правда круто, — он поднял на меня глаза, и по его тону я поняла, что он говорит серьезно.

Яр вновь притянул меня к себе и ласково поцеловал в макушку.

— Ты настоящее сокровище. Ты знаешь об этом? — прошептал он мне в ухо.

Я замурлыкала и ничего не ответила. Было приятно, что он оценил мое целомудрие. Хотя, признаться честно, теперь я понимала, что целомудрие тут было ни при чем. Если бы я испытывала к Артему хотя бы половину той страсти, которую ощущала к Ярославу, то уже давно не была бы девственницей.

— У меня есть идея, — парень сел на кровати. — Давай в честь такой прекрасной новости заточим лучшие в мире оливки?

— Если ты откроешь их при мне, то тебе достанется очень и очень мало, — предупредила я.

— Это мы еще посмотрим, — улыбнулся он и достал из-под кровати подаренную мной банку.

Затем с легкостью открыл ее, и от предстоящего гастрономического удовольствия у меня выделилась слюна. Ярослав достал из ящика стола две вилки, одну из которых протянул мне.

— Ну что, ты готов испытать неземное наслаждение? — хихикнула я.

— Надеюсь, эти оливки хотя бы наполовину такие же вкусные, как ты, — с улыбкой ответил он.

Мы по очереди съели по одной оливке, и я вопросительно уставилась на Ярослава, ожидая его реакции. Медленно прожевав и проглотив еду, он заявил:

— Мм-мм-м… Это просто пища богов!

— Я же говорила! — удовлетворенно закивала я.

Мы слопали всю банку за считанные секунды и довольные вновь откинулись на кровать.

— Значит, эти оливки из самой Греции? — спросил Яр.

— Да, там очень много оливковых деревьев, — кивнула я.

— А где ты еще была, кроме Греции?

— Ну, мы объездили почти всю Европу, но моя любимая страна — это Италия. Обожаю Рим. Там непередаваемая атмосфера и очень вкусная пицца. Еще мы были в Штатах, на Кубе и в Тайланде.

— Здорово, — мечтательно отозвался Ярослав. — Я тоже когда-нибудь хочу увидеть океан или море.

— Какие твои годы? Это море тебе еще надоест, — устраиваясь к нему под крылышко, сказала я.

— Ты знала, что по статистике всего лишь десять процентов выпускников детских домов успешно реализуются в жизни? — неожиданно серьезно спросил он.

— Нет, не знала, — призналась я. — Почему так?

— Посмотри, как мы тут живем, Алиса, — невесело усмехнулся он. — На всем готовом, сами ничего не умеем: ни стряпать, ни стирать, ни убираться. Мы не видим распределения ролей в семье. Не знаем, что такое семья. Мы растем, как в инкубаторе, и с реальным миром встречаемся только на выходе из детдома, когда личность почти сформирована.

— Не бойся, Ярослав, — отозвалась я. — То, что ты все это осознаешь, уже очень много значит. У тебя есть нравственные ориентиры, ты понимаешь, что хорошо, а что плохо. Я знаю, что это может прозвучать банально, но ты особенный. Правда, особенной. Взять хотя бы твою математику. Ты пришел к нам, в одиннадцатый класс престижной школы, и стал лучшим по этому предмету.

— Алиса, — хрипло сказал Калашников. — Я никому и никогда в этом не признавался, даже себе. Но я боюсь. Очень боюсь. А вдруг я и правда всего лишь ни на что не годное детдомовское отрепье, каковым меня считают наши одноклассники, да и остальные окружающие? Вдруг я, как те девяносто процентов, просто просру свою жизнь? Вдруг я никогда не увижу море?

— Это не так! Не позволяй себе смириться с навешанными на тебя ярлыками! — воскликнула я, поднимаясь на локтях и всматриваясь в его лицо. — Нельзя разделять людей на детдомовских и домашних, на черных и белых, на богатых и бедных. Есть только две принципиально значимые категории людей: плохие и хорошие. Тут все просто. Хорошие люди совершают хорошие поступки. Плохие люди совершают плохие поступки. И если кто-то внушает тебе, что раз ты из детдома, то ты какой-то не такой, не слушай. Никогда не слушай! Важно только то, какой ты человек. А ты, Ярослав, хороший. Ты умный и все-все понимаешь. Я знаю это.

Калашников задумался и долго молчал. А затем спросил:

— Скажи, а хорошие люди могут совершать плохие поступки?

— Могут. Каждый может оступиться. Но если человек осознает, что поступил дурно, сожалеет и искренне хочет исправиться, то у него есть все шансы стать лучше.

— Ты такая идеалистка, — он притянул мою ладонь к своим губам и по очереди поцеловал каждый пальчик.

— Я правда так считаю, — ответила я. — На эту тему есть хорошее стихотворение:

Нельзя людей делить по расам,

Неважен глаз и кожи цвет.

Есть люди добрые и злые.

Ну а других различий нет.

Нельзя людей делить по вере.

Неважно верит кто в кого.

Дела есть добрые, есть злые.

А остальное — все равно.

Ярослав перевел на меня взгляд своих бездонных манящих глаз и неожиданно спросил:

— Это ведь ты написала, да?

Вот черт! Как он догадался? Я постоянно цитирую стихотворения других авторов и впервые решилась озвучить свое. И Ярослав сразу это почувствовал. Вот это чутье!