Остров любящей женщины - Наталья Труш Страница 5

«У меня нет даже чаю», — чуть было не ляпнула Катерина, да вовремя поймала себя за язык.

— Я не знаю, что у меня есть. По-моему, ничего. Я специально ходила после работы за продуктами, но они погибли в ДТП.

— Понял. Заедем в магазин? — предложил незнакомец.

— Нет-нет, ничего не надо, — замолотила Катерина. — Сегодня уже поздно, а завтра я сама все куплю. Да мы уже ближе к моему дому, чем к какому-либо супермаркету. Сейчас прямо, до светофора, там метров двести, поворот налево, и мы приехали.

Она хотела было выйти у соседнего дома, чтобы он точно не знал, где она живет, а потом про себя засмеялась своей детской уловке и показала ему дом.

Он довез ее до самой парадной, помог выйти из машины. На секунду задержал в своей руке ее маленькую ладошку. Она даже на ощупь была грязной. Он представил, как она сейчас зайдет к себе в квартиру, снимет прямо в прихожей с себя все-все, пойдет в теплую ванную, встанет под душ и будет тереть эту грязную ладошку розовой губкой. И через минуту она станет розовой-розовой, как вот эта самая детская губка.

Он так ярко представил себе все это, что в глазах у него потемнело. Совершенно неожиданно для себя он поцеловал ее в ладошку. Он хотел подольше подержать ее руку в своей, но она отдернула резко, как испуганная птица отпрыгнула. И сказала что-то вроде «грязная же!». Он не понял.

Пока он приходил в себя, она чирикнула «спасибо!», прикоснулась «таблеткой» к замку домофона, открыла тяжеленную дверь и исчезла за ней.

«Я — дура! Да, я дура!», — сказала Катька самой себе, переступив порог квартиры. «Вот так вот люди знакомятся. Я же видела, не слепая, что он хотел познакомиться со мной, а я…»

— Дура! — сказала она самой себе уже вслух, и, заперев дверь на ключ и щеколду, стала раздеваться прямо в прихожей. Куртка мокрая, грязная, мех на капюшоне растопырился слипшимися клочками, на локте — как от лезвия бритвы, разрез, из которого виден белый синтепон. Зашить можно, или заклеить изнутри. Но вид уже не тот. Да-а-а… Юбка в складку просто грязная — отстирается. Сапожки, в коих за границей покойников хоронят, только что не расклеились: замша не замша, скользкая, липкая. «Ну, это я сама виновата. Надо было думать о том, что такие сапожки только на сухую погоду, так что мужик тут ни при чем». Колготки сразу в помойку. Хотя тоже жалко конечно, чай, неодноразовые.

Катерина разделась и на цыпочках прошла в ванную, взглянув по пути на себя в зеркало. Зеркало не обмануло: сегодня она себе понравилась. Катерина даже поняла почему: капелька мужского внимания, и ты снова как куколка. Много ль женщине надо?!

В ванной было тепло. Яркий светильник под потолком заливал крошечную комнату ослепительным белым сиянием. Разноцветные пузырьки на стеклянной полочке, камни и ракушки для украшения, лупоглазый пластмассовый лягушонок на краю ванны.

Вода забила в дно белого корыта тугими струями. Катерина потрогала воду рукой, прибавила горячей и встала под душ. Она рассматривала свои ладошки со следами ссадин — это она так тормозила по асфальту. Потом сняла с веревки розовую губку в виде длинноухого зайца и намылила ее.

Минут через двадцать Катерина, чистенькая, с мокрой гривой потемневших от воды волос, зашла в кухню. Щелкнула кнопкой выключателя чайника и мельком посмотрела в окно. На площадке перед домом стоял черный джип. Нет, он, конечно, там был не один. Но таких в ее дворе не было до сегодняшнего дня. Это раз. Во-вторых, те, которые тут «живут», уже мирно «спали», отпустив своих хозяев в их уютные норки.

Этот не спал. Кате даже показалось, что внутри машины возникло какое-то движение, но она не стала разглядывать — какое, да и не разглядеть с высоты восьмого этажа. Она отошла от окна, налила себе чай — в заварочном чайнике плескались остатки под названием «белая ночь», и пошла в комнату, где заливался соловьем телефон.

— Да? Привет, Ань! Поздно, да. Так получилось. Анют, я тебе сейчас что-то расскажу!

Катерина устроилась поудобнее на диване, уткнувшись босыми ногами в теплый полосатый ком — кот Наполеон даже не проснулся, только приоткрыл один глаз и замурлыкал, и стала рассказывать Анне, как день прошел. Ежевечерний ритуал!

* * *

Васильев не уезжал. Он и сам не понимал, что его держит в этом дворе. Ну, во-первых, ощущение безопасности. Во-вторых, ему показалось, что эта маленькая женщина чего-то ждала от него, хоть и не показала. В-третьих, и это было самое главное, — ему не хотелось никуда уезжать.

Он отъехал в глубину двора, откуда ему хорошо были видны окна дома. Почему-то у него было предчувствие, что ее окна выходят именно на эту сторону. У него было звериное чутье. Совершенно необъяснимо все всегда было так, как он это себе рисовал. Он скользил взглядом по темным окнам. Изучал те, что светились в темноте.

Запищал мобильник в кармане куртки. Васильев достал его, уже зная заранее — это Лера. У Леры нюх. И стоит в его душе чему-то шевельнуться, Лера тут как тут: никаких «чуйств». Привязанность, обязанности (Васильева, разумеется!) и секс. Но эти гири странным образом тянули на дно, не давали развиваться никаким другим отношениям.

Васильев много раз пытался все оборвать, но Лера с ее проницательностью всегда была настороже и не давала уйти ему от отношений любым способом. А их, этих самых способов, в арсенале Леры было великое множество. И что самое противное, оба это понимали, но молчали и, когда надо было, даже изображали пару.

Васильев нажал на кнопку:

— Да!

— Зайчик, ты где? — прощебетала Лера.

Ему вдруг захотелось грубо сказать ей, где. Как Леня Сергеев в какой-то из своих песен-«свадеб»: «где-где… в гнезде!» Но ругаться не хотелось.

— Я занят. И я не в Питере, — сказал Васильев.

— Надолго занят? — деловито осведомилась Лера. Васильев скривился: ох, как он хорошо понимал, зачем она об этом спрашивает. Через пять минут она позвонит своему Диме, расскажет ему, что ее «крокодил» в командировке, и мальчик примчится к ней. И будут они изображать любовь и страсть без устали ровно столько, насколько он, Васильев, «уехал». «А может, там и правда любовь и страсть, и есть смысл исчезнуть навсегда?» — подумал Васильев, а вслух вдруг совершенно неожиданно для себя сказал:

— Лера, я занят навсегда, а ты навсегда свободна. — Ему вдруг стало легко от сказанного, как будто в деревенской бане отмылся после тяжелой работы. Ему было безразлично, что Лера вдруг заверещала в трубке, потом завсхлипывала и, наконец, разрыдалась в голос.

Он немного послушал фальшивый концерт и нажал на кнопку. Он даже звук выключил, чтобы телефон не сбивал его с мыслей. Он еще сам не понимал, почему разрушил то, что было его привычкой и в общем-то вполне устраивало при его образе жизни. Но что случилось, то случилось.

Он поднял глаза на окна дома и в тот же миг увидел засветившееся окно на восьмом этаже и в нем, в том окне, — ее. Он не узнал. Он больше почувствовал. «ПочуЙствовал» — сказал бы он. Это был один лишь миг, минута. Свет погас. И через секунду загорелся в соседнем окне, правда, приглушенный, видимо, от настольной лампы.