Возраст любви - Даниэла Стил Страница 5

— Стыдно, отец, говорить так о женщине, которая только что потеряла мужа!

— Ну извини, извини, — примирительно пробормотал Джек и вздохнул. Они оба знали, что в своей оценке он не так уж далек от истины. Аманда Кингстон всегда выглядела спокойной, уравновешенной, уверенной в себе женщиной. Ни Джек, ни даже Пол, встречавшийся с Амандой гораздо чаще, чем отец, не могли припомнить случая, чтобы она вышла из себя. Прическа ее неизменно бывала аккуратной, а одежда — такой безупречной и строгой, что каждый раз, когда Джек смотрел на это совершенство во всех отношениях, он испытывал почти непреодолимое желание взлохматить ей волосы, сорвать с нее платье, уложить в постель и посмотреть, что из этого выйдет.

Неожиданно для себя Джек подумал об этом и сейчас, и, даже повесив трубку, он еще некоторое время размышлял об Аманде, хотя обычно делал это довольно редко. Он хотел бы искренне сочувствовать ее горю, ибо хорошо помнил, как плохо ему было, когда он потерял Дори, однако Аманда представлялась ему настолько сдержанной и холодной, что даже сочувствовать ей было непросто. Она была слишком совершенна, а любое, даже самое божественное совершенство вызывает в простых смертных глухое раздражение и протест. Кроме того, несмотря на свои пятьдесят, она все еще выглядела свежо и привлекательно — почти как двадцать пять лет назад, когда звезда серебряного экрана Аманда Роббинс оставила кинобизнес, чтобы стать женой Мэттью Кингстона. Их свадьба наделала много шума, и еще долго в барах Голливуда операторы и продюсеры бились об заклад, сколько времени пройдет, прежде чем Аманда пошлет к черту своего скучного сухаря и вернется в волшебный, сверкающий мир кинематографа. Но шли годы, а этого так и не случилось. Аманда сохраняла свою сногсшибательную внешность, свою изысканную, холодную красоту, но ее карьера была закончена раз и навсегда. Возможно, она и хотела вернуться, но Мэттью Кингстон ей не позволил. В это было довольно легко поверить, поскольку банкир вел себя так, словно владел ею, как владеют недвижимостью или крупным пакетом акций.

Вздохнув, Джек поднялся с кресла и заглянул в стенной шкаф. Он выбрал темно‑серый костюм строгого покроя, как раз то, что надо для церемонии похорон, пусть это даже были похороны банкира. Правда, среди светло‑голубых, красных и желтых галстуков, висевших здесь же, не оказалось ни одного темного, но это было легко исправить.

Захлопнув дверцы шкафа, Джек вышел в приемную.

— Почему ты не напомнила мне о похоронах? — строго спросил он у Глэдди и скорчил страшную гримасу, хотя на самом деле он ничуть не сердился, и секретарша прекрасно это понимала. Джек Уотсон принадлежал к тем редким людям, которые никогда не сваливают свою вину на других и умеют признавать собственные ошибки. Это было одной из причин, почему Глэдди нравилось работать у него. В некоторых кругах Джек Уотсон был известен как человек ветреный и безответственный, но Глэдди знала его гораздо лучше. С людьми, которые работали у него, Джек был неизменно внимателен и щедр; любой из его сотрудников — начиная от старшего бухгалтера и заканчивая продавщицей или уборщицей — мог положиться на него в трудную минуту. И персонал отвечал на заботу самоотверженным и честным трудом.

— А я подумала, что вы решили не ходить, — без колебаний ответила Глэдди. — Или вы забыли?

Джек с виноватой улыбкой кивнул:

— Совершенно забыл, Глэдди. И, должно быть, это неспроста. Терпеть не могу ходить на похороны людей младше себя. Каждый такой случай наводит на грустные мысли о…

Не договорив, он энергично тряхнул головой, не желая говорить о неприятном.

— Сделай одолжение, Глэд, загляни в «Гермес» и купи мне, пожалуйста, темный галстук. Только, упаси бог, не черный, не траурный, — просто достаточно строгий, чтобы не поставить Пола в неловкое положение перед тещей. В общем, я надеюсь, что ты не купишь галстук с обнаженной женщиной?

Глэдди улыбнулась и взяла в руки свою сумочку. Она уже собиралась уходить, когда в офисе появился представитель итальянской кожевенной фирмы с помощником, и Джек, жестом отпустив замешкавшуюся на пороге секретаршу, повернулся к ним. Эта должна была быть очень короткая встреча, и он мог справиться со всем без ее помощи.

К одиннадцати часам Джек договорился о поставке итальянцами полутора сотен изящных дамских сумочек из крокодиловой кожи и попрощался с гостями. В дверях он столкнулся к Глэдди, которая вернулась из «Гермеса» с французским галстуком темно‑серого цвета, по всему полю которого были разбросаны крошечные белые треугольники и квадраты. Это было то, что надо, — Джек понял это сразу.

— Отлично, Глэдди, — благосклонно кивнул он и отправился переодеваться. Через несколько минут, на ходу завязывая галстук, Джек снова вышел в приемную.

— Ну как я выгляжу? Пристойно? — спросил Джек, останавливаясь перед зеркалом и поправляя на шее узел галстука. У него были светло‑каштановые волосы, теплые темно‑карие глаза и резкие, но не жесткие черты лица. Темно‑серый костюм, отлично сидевший на его спортивной фигуре, белая сорочка и мягкие французские туфли ручной работы были безупречны, и Глэдди невольно залюбовалась своим шефом.

— Пристойно?.. Я бы сказала — великолепно, но, боюсь, вряд ли так можно сказать о человеке, который собрался на похороны, — ответила она. Как и всегда, его мужские чары оставили Глэдди равнодушной, о чем Джек отлично знал. Это, впрочем, его нисколько не задевало, — напротив, ему даже нравилось, что Глэдди совершенно наплевать на его репутацию, на его успех у женщин и на его внешность. Ее интересовало только дело, а со своими обязанностями она справлялась отлично.

— Нет, серьезно, шеф, вы выглядите просто блестяще. Пол может гордиться вами.

— Что ж, будем надеяться, что моя внешность произведет впечатление даже на его благонравную тещу и она воздержится от того, чтобы вызвать полицию нравов. Господи, ненавижу похороны!.. — Последние слова вырвались у него совершенно непроизвольно, ибо Джек снова вспомнил Дори. Ему действительно было очень тяжело тогда: сначала он испытал настоящий шок, за которым пришла боль — непереносимая, мучительная боль, которой, казалось, не будет конца. Джек никак не мог смириться с тем, что Дорианна ушла навсегда. Ему потребовались годы, чтобы если не принять это, то по крайней мере понять. Увы, пустоту в сердце, которую он пытался заполнить десятками женщин, ему не удалось победить до сих пор. Ни одна из его любовниц не могла сравниться с Дорианной, которая была такой красивой, такой сексуальной, такой озорной, веселой и желанной, что при одном воспоминании о ней Джек чувствовал себя несчастным. Даже сейчас, двенадцать лет спустя, он все еще ощущал в груди тупую, саднящую боль, которую не в силах были умерить никакие лекарства.

Спускаясь по лестницам и шагая через торговый зал, Джек не замечал восхищенных взглядов, которые бросали на него покупательницы. Сев за руль «Феррари», он рванул с места с такой скоростью, что покрышки протестующе взвизгнули, а мощный мотор взревел, словно двигатель самолета. Через пять минут он уже ехал по бульвару Санта‑Моника к епископальной церкви Всех Святых, где должно было состояться отпевание. Часы показывали начало первого, и движение на бульваре оказалось гораздо более оживленным, чем он рассчитывал. Казалось, в этот теплый январский полдень каждый житель Лос‑Анджелеса считал необходимым сесть в свой автомобиль и немедленно отправиться в путь — неважно, по делам или просто так.