Ночной поезд - Барбара Вуд Страница 5

– Боюсь, что в этом свертке что-то разбилось. Она взглянула на сверток и снова вскрикнула.

– Не может быть! Целых пол-литра! Каких трудов мне стоило достать это! Оставьте его, тут уже ничем не поможешь.

Оба встали одновременно, она отряхивала колени и убирала закрывавшие лицо волосы, а Кеплер молча держал ее остальные свертки.

– Спасибо, – задыхаясь, поблагодарила она, отбрасывая с глаз пряди волос. – Я бы опоздала на поезд…

Она вдруг осеклась и уставилась на его униформу. Кеплер быстро отвернулся и пошел за своим вещевым мешком. Взяв его свободной рукой, он направился к поезду. Прежде чем подняться в поезд, он остановился и оглянулся. Девушка все еще стояла на том же месте.

– Побыстрее! – крикнул он. – Идите сюда! Раздался гудок, и поезд рванул с места. Девушка вдруг бросилась к Кеплеру и, хотя у нее обе руки были заняты, не без труда сумела подняться в вагон.

Чтобы отдышаться и найти точку опоры, Ганс прислонился к стене и, не спуская глаз с растерянной девушки, подумал: «Я тебя раньше видел». Девушка тоже прислонилась к стене. Ей удалось отвести от него глаза и заставить себя смотреть на мелькавшие за окном виды.

Кеплер продолжал смотреть на нее. Он видел, как холодный ветер треплет ниспадавшие на ее плечи черные густые волосы «под пажа» с пробором посередине. Он рассматривал ее большие карие глаза, тонкие изогнутые дугой брови, маленький округлый нос и полные губы. Да, он видел ее раньше не одну сотню раз. Она происходила из польских крестьян, была той же крови, что и те, кто остались в Освенциме. Единственная разница заключалась в том, что томившиеся там девушки были бледной тенью этой, их глаза ввалились, губы стали тонкими и безжизненными. Наверно, когда-то и они походили на эту девушку. Те, кто остался там… Он резко отвернулся.

Когда она пробормотала: «Спасибо, что помогли мне», – Кеплер взглянул на нее и попытался выдавить из себя улыбку.

– Давайте найдем место, где можно посидеть.

С трудом удерживая равновесие в движущемся поезде, он шел первым через вагон второго класса. Большинство купе были заняты немецкими солдатами, певшими, читавшими журналы и заполнявшие воздух сигаретным дымом. Кеплер остановился в конце вагона и заглянул в последнее купе. В нем сидела пожилая пара поляков – высохший старик и его тучная жена. Увидев в дверях солдата, оба нервно заулыбались и быстро убрали свои веши со скамьи.

Кеплер вошел, опустился на сиденье около окна и положил свертки рядом с собой. Он жестом пригласил девушку войти. Та села напротив него и все еще прижимала свертки к груди.

– Положите их туда, – посоветовал Кеплер, кивнув в сторону верхней полки.

Девушка покачала головой. Он пожал плечами и поудобнее уселся на жесткой скамейке.

Супружеская пара с подозрением уставилась на него.

– Что разбилось в том свертке? – вдруг обратился он к девушке. – Я никогда раньше не слышал такого запаха.

Девушка ответила неуверенно:

– Там был эфир.

– Эфир!

– Он предназначался для больницы в Зофии.

– А что в остальных свертках?

– Все они для больницы. В основном сульфамидные препараты, несколько пол-литровых сосудов с эфиром, перевязочные материалы. Все это нелегко достать.

Он кивнул, наблюдая за ее лицом. В нем читалось опасение, некоторый испуг и любопытство. Но крестьянские черты этого лица выражали также нечто другое, нечто тайное, будто она старалась скрыть это. Непокорность? Ненависть?

– Вы очень хорошо говорите по-польски, – отважилась сказать девушка.

– Я родился в Зофии и вырос там. Меня зовут Кеплер. Ганс Кеплер.

– Рада познакомиться. Меня зовут Анна Крашиньская. Значит, вы едете в Зофию?

Он кивнул.

– А я подумала, что вы, должно быть, едете на фронт со всеми остальными в этом поезде.

Кеплер мрачно улыбнулся.

– Войска ваффен выполняют и другие обязанности, помимо сражения с Красной армией. Мне дали двухнедельное увольнение. Вы в Зофии живете?

– Вместе с родителями. Мой отец школьный учитель, а я работаю медсестрой в больнице.

Пока Анна говорила, он мельком взглянул на пожилую супружескую пару. Когда начался обычный разговор, у обоих исчезла настороженность, и теперь они сидели, закрыв глаза.

Так происходило везде. Подобное выражение, появившееся в глазах Анны, когда та поняла, кто он, или точнее, кем он является, пока он держал в вытянутой руке бутылку с капающим эфиром, Кеплер видел во множестве других глаз. Страх, настороженность, недоверие. И ему хотелось крикнуть: «Эта униформа лишь прикрывает мое тело! Снимите ее, и вы обнаружите меня, Ганса Кеплера!»

Как и на станции, Анна не могла оторвать глаз от этого солдата, который теперь разглядывал зимнюю сельскую местность. Он казался слишком молодым для такой униформы, невинный взгляд его лица никак не вязался с эмблемой, украшавшей его фуражку. У Кеплера были непослушные светлые волосы, которые лежали как-то по-мальчишески неряшливо, она заметила, что глаза у него цвета васильков в летний день. И даже тогда она заметила скрытую в его глазах тревогу и рассеянный взгляд.

Поезд несся по заснеженной долине Вислы, трясясь и качаясь. Снова им приходилось ждать, пропуская поезда с севера, тогда направлявшийся в Люблин поезд каждый раз переводили на запасный путь. Будто подгоняемые отчаянием, эти запечатанные товарные вагоны каждый раз с грохотом проносились мимо. Им, этим таинственным поездам, надо было уложиться в срок. Они должны были успеть к страшному месту назначения. При виде этих поездов Ганс Кеплер закрывал глаза. Почему этот поезд не мог ехать побыстрее? Так им придется добираться до Зофии целую вечность. Вечность…

Высокий врач стоял по другую сторону стеклянного окна, которое отделяло операционную от комнаты для мытья рук. Поверх обычной одежды он надел белый халат, его лицо скрывала маска, но он не входил в хирургическую группу. Доктор наблюдал за тем, как хирургическая группа готовится к операции. Пациент, кровь которого пролилась в повозке Милевского, ни разу не пришел в сознание. Он лежал под стерильными белыми простынями, в нем еще чуть теплилась жизнь.

«Милая святая Дева Мария, – думал врач, – не дай ему умереть. Позволь ему жить столько, чтобы он смог рассказать о том, что случилось». Доктор боролся с невыносимым желанием достать сигарету и от волнения покусывал нижнюю губу. То, что рассказал крестьянин, потрясающая история, которую, теряя сознание, торопливо и бессвязно пролопотал этот истекавший кровью мужчина, казалась ему совершенно невероятной. Не моргая, врач следил за движениями сверкавшего в ярком свете операционной скальпеля. Он снова повторил про себя: «Милая святая Дева Мария, не дай ему умереть. Эта история не может быть правдой. Такого просто не может быть».