Перо фламинго [= Иероглиф ] - Наталия Орбенина Страница 5

Если бы Викентия Соболева ударили по лицу, назвали бранным словом, он и то был бы менее потрясен и оскорблен, нежели в тот миг, когда перед ним мелькнуло лицо, искаженное ужасом и отвращением, за чем последовал глубокий обморок девицы, руки которой он явился просить. Мысль о том, что эти чувства вызывал не какой-нибудь монстр, а он, он, Викентий Соболев, гордость университета и отечественной науки, любимец студентов, автор нескольких нашумевших в своем кругу трудов! Человек образованный и изящный, в кои-то веки решивший покончить с одиночеством и вручить свою душу в нежные руки прелестного существа. И тут такой оборот, такой позор и унижение. Первым желанием незадачливого жениха было бежать не глядя, и он чуть было не поддался этому чувству. Обескураженный родитель ухватил его за рукав сюртука, и они с женой в два голоса завопили, что сие есть девическая нервозность, романтическая неуравновешенность. Закусив губу, Соболев слушал, но при этом все равно точно решил покончить с неудачным сватовством и уж более никогда в жизни не позволять себе подобной чепухи.

Между тем мать склонилась над девушкой и, пытаясь привести её в чувство, расстегнула ворот платья, да по горячности излишне широко. В глаза Соболеву бросилась нежная кожа шеи и чуть оголившееся плечо. На ключице нервно вздрагивала голубая жилка. Взгляд невольно желал большего, воспаленный разум тотчас же нарисовал скрытые одеждой прелести, которые отчетливо угадывались под тугим корсетом и дразнили воображение. Викентий Илларионович тяжело рухнул в кресла и понял, что не в силах отказаться от возможности обладать этими сокровищами. Да, они не достанутся ему легко, но разве легко открывается пещера Аладдина? Нет, он не отступит, она юна и не понимает своего счастья, но он найдет возможность доказать ей, что она ошибалась в своих чувствах. Она его не любит? Не беда, любовь придет и придет именно такой, какой нужно ему, он воспитает свою избранницу, заставит её смотреть на мир его глазами, он вложит в эту чудную головку свои мысли, он научит ценить его, он сделает её равной себе. И они будут счастливы!

И почему даже очень образованные люди не понимают простых вещей? Что человек, пусть даже еще очень молодой – не кукла, которой можно вертеть по своему усмотрению, и женщина – это не пустой сосуд, в который что заложишь, тем она и бренчит! Или наоборот, чем значительней сам человек, тем более его гложет гордыня и тем яростней он хочет помериться силами с Творцом. Ты плохо сотворил эту женщину, Господи. Я переделаю её на свой лад!

Соболев был из таких, из непокорных. Но если до этого он кого-нибудь и переделывал, то только себя. Рожденный робким и застенчивым, полным страхов и предубеждений, он всю жизнь преодолевал в себе этих бесов, поднимаясь на очередную гору. Он не имел особенных задатков, но отличался неуемным честолюбием и невероятным трудолюбием. Поэтому, не будучи самым талантливым из товарищей в гимназии и университете, однако же, становился лучшим. Он лишил себя отдыха и радости жизни, но добился научного признания, уважения коллег и студентов. Мало кто бывал у него дома, мало кого он допускал в свою душу.

Потому что там, несмотря на все его успехи, продолжал жить робкий и недоверчивый подросток, болезненно жаждущий признания и любви. А её все не было. Нет, конечно, женщины были, но они приходили и уходили, оставляя груз разочарования и обид. Он видел себя божеством на троне любви, милостиво принимающим поклонение наложниц. Но природа посмеялась над ним и обделила его и тут. Увы, на любовном поприще одним старанием и усердием, одной работоспособностью не обойдешься. Тут надобны фантазия, виртуозность, изысканность и безграничный полет.

Помаявшись, Соболев решил для себя, что все женщины глупы, наивны, неразвиты и верх безумия – искать среди них существо, которое стоило бы всех его переживаний. Поэтому годы шли, а он оставался холостяком. При этом Викентий был человеком не злым, его мысли носили правильный характер, и он понимал, что надобно в жизни делать добро, причем добро конкретное, а не просто нести свет знаний молодым душам, которые с жадностью внимали его лекциям по древней истории и литературе. И он решил не искать далеко, а обратиться к собственному семейству.

Его родная сестра, Василиса Илларионовна, была на два года моложе. Василиса, да не прекрасная. Тонкие острые черты лица у брата казались привлекательными, а со временем даже приобрели одухотворенность. У сестры же с годами лицо еще более заострилось, что придавало ей неприятный и нарочито зловредный вид. Университетские товарищи брата приняли её в свое сообщество, потому что она была бойкая на язык, училась на высших Бестужевских курсах и мечтала о революции. А кто, скажите на милость, в молодости не грезит революциями? Викентий тоже немного поболел этой заразой, да быстро выздоровел, а вот сестрица заразилась серьезно. Жажда переустройства мира свела ее с господином Когтищевым, тоже из университетских. Когда Викентий познакомился с новым приятелем сестры, то нашел его по меньшей мере умалишенным и не пожелал поддерживать знакомства. Это печальное обстоятельство не помешало любви двух юных революционеров. Отношения брата и сестры сделались настолько враждебными, что когда Василиса сделалась госпожой Когтищевой, то Викентия не пригласили на бракосочетание, да если бы и пригласили, он бы не пришел.

Игры в революцию – дело захватывающее, но чрезвычайно опасное. Можно заиграться и не заметить, как из благопристойного господина станешь государственным преступником. Именно это и произошло с Когтищевым. Его арестовали за вольнодумство и опасную агитацию, осудили и выслали в город Саратов под неусыпный надзор полиции. От прежнего революционного задора скоро не осталось даже искр, потому как надобно было что-то кушать, сводить концы с концами и растить единственного сына Лавра, которого Когтищевы успели родить, несмотря на угар революционной борьбы. Соболев много лет не поддерживал никаких связей с сестрой, полагая, что теперь они совсем чужие люди и их судьбы разошлись навсегда. В университете никто не знал, что у почтенного профессора Соболева такие неблагонадежные родственники. Правда, все это было давно, Когтищев совершенно успокоился, и вся его революционность ушла в громкие речи перед супругой, особенно когда за обедом не хватало супу или мяса. Полицию он уже давно не волновал, бывшие соратники о нем забыли за ненадобностью. Василиса с годами испытала горькое разочарование. Не вышло из мужа героя-бунтаря, нового Чернышевского. И вообще ничего не вышло. Очень жаль было Лаврушу, Лаврика, смышленого мальчика, которого дразнили и тиранили в гимназии. Василиса думала, думала и придумала. Однажды, безо всякого предупреждения, она появилась в Петербурге на пороге квартиры брата вместе с сыном. Соболев лишился дара речи, особенно когда понял, что сестра приехала просить его взять племянника на воспитание. Брат и сестра не виделись целую вечность и оказались взаимно неприятно поражены. Он – тем, как она постарела и поглупела, какой стала жалкой и неопрятной. Как неприятны её быстрая речь, перемежающаяся местными словечками, старое поношенное платье, нервные руки, которые она не знала, куда пристроить. Её же ошеломила роскошная квартира, полная книг, вид брата-барина, который смотрел на неё и племянника строго и неприязненно, как на уличных попрошаек.