Четвёртый Рим - Таня Танич Страница 5

Имени? Ах да, имя. Он спросил, как меня зовут.

— Женя. Евгения.

— А меня — Роман.

— Очень… приятно. Ты не мог бы отодвинуться, Роман?

— Не мог бы. Я тебя грею. Может, тоже снимешь с себя мокрое?

— Что, прямо здесь?

— А че, слабо, да?

Здрасьте, приехали. То ли он специально ломает мне все шаблоны, то ли просто самовлюблённо издевается.

— Страсть к публичному обнажению, Роман — это признак эксгибиционизма. И по статистике, у мужчин он встречается чаще, чем у женщин. Вот хоть на нас посмотри. Мне моя одежда, в отличие от тебя, не мешает. Так что не слабо. Просто нет необходимости. Как у любого адекватного человека.

Его мои язвительные размышления, похоже, не очень-то и трогают, в чем я убеждаюсь спустя секунду.

— О, типа наехала на меня умными словами. Ты что, училка? Или врач?

Забавно, что он почти угадал. Я учусь в педагогическом, на факультете психологии. Серьёзные врачи и терапевты нас считают чуть ли не шарлатанами, а педагоги — недоучителями, самозванцами в вузе. А вот мне кажется, что психолог — профессия будущего. Когда человека надо будет не только лечить, но и дать ему возможность просто послушать себя.

Тем не менее, отрицаю его близкую к верной догадку.

— Ни то, ни другое. А это так важно сейчас?

— И правда. Вообще не важно.

Он продолжает смотреть на меня, а я чувствую, как размеренно поднимается-опускается его грудь — и автоматически пытаюсь подстроить своё дыхание под его, чтобы не было диссонанса. Он как будто тоже ощущает это и, наклоняясь ниже, долго молчит, а потом сдувает прядь волос, упавшую мне на глаза. Его дыхание такое тёплое, приятное.

— У тебя нос обгорел на солнце, знаешь?

— Ну… да. А что?

— Ничего. Просто прикольно. Классная ты, Женька. Пушистая, белая, — явно намекая на цвет моих волос, говорит он. — Как одуван. Откуда ты взялась такая? Может, из этих… кто там людей заманивает? Русалки, сирены?

— Ну да, конечно. Русалка из телефонной будки.

Он снова громко смеётся и вжимает меня при этом в стенку так, что мне приходится проморгаться, чтобы как-то выстроить свои мысли.

— Ага. И воруют их души. И они потом такие, как зомбаки ходят, ни живые, ни мертвые. Ну что, Женька? Украдёшь мою душу?

— Нет. Не украду.

— А че так? Тебе не нужна моя душа?

— Я не верю в душу, я верю в коллективное бессознательное.

— Бля-я… — он даже отстраняется от неожиданности.

Вот так всегда. Любой эротический флёр сразу спадает, стоит завести разговор о своём мировоззрении. Не зря те же психоаналитики говорят: сознание и секс — стихии из двух разных полюсов и часто мешают одна другой.

Но то, что он говорит в следующую секунду, меня прямо-таки ошарашивает.

— Так ты типа из этих… На юнговскую хрень повелась?

— В смысле — хрень? Ты о чем сейчас?

— О том, что Юнг — лошара, а ты за ним всякую хрень повторяешь.

— Что-о?! Это Юнг — лошара? — такая наглость потрясает меня больше, чем его резвые замашки. — Ты… Ты, вообще, понимаешь, о ком говоришь?

— Ага. На кого батон крошишь, салага? — поддразнивает он меня.

— Конечно, салага! Да кто… Кто он и кто ты? Да как ты… Вообще, судить о чём-то можешь?!

— Конечно, могу. А Юнг — лошара! — смачно и с удовольствием повторяет он. — Всю жизнь угорать по науке, ставить всякие эксперименты… Че он там — дисер написал? В итоге слиться в оккультную лабуду и придумать оправдание разному мракобесию — ну, бля… Даже не знаю, как такое назвать, Женьк. Лошара из лошар!

Эта самоуверенная категоричность просто валит меня с ног. Я бы точно села на пол от злости, если бы здесь не был так тесно. Меня удивляет даже не то, что он знает о моей любимой теории, а то, как он ухитряется совершенно беспардонно унизить светило науки и автора с мировым именем.

Кем он себя считает, вообще?!

— И кто же, интересно, у тебя не в статусе лошар, Рома?! Наверное, Фрейд?

Впервые назвав его неполным именем, я так возмущена, что не чувствую ничего необычного, никакого смущения. Всё- таки, идейный срач — лучшее средство для сближения, сразу всю нерешительность убирает.

— Нет, не Фрейд, — легко отбивается он, не воспринимая мою злость всерьёз. — Зигги тот еще черт был, не спорю. Как он народ кошмарил этими своими анальными фиксациями, — он снова смеётся, чем злит меня ещё больше. — Не такой поехавший как Юнг, но тоже какую-то там мифологию собирал. Психоанализ — это ж вообще не наука, знаешь, да?

— Это не доказано! — в запале выкрикиваю я, понимая, что нарвалась на материалиста.

— Что? Что не наука — да, не доказано. Так и я об этом. Ладно, не психуй. Толку кипешевать из-за своего Юнга и впрягаться за него? Вот за Эверетта и Дойча — я бы впрягся. У них там — теория что надо, а не эта твоя массовая душа и поиски рая. Ты б мне ещё про потоп задвинула, ну серьезно.

— Эверетт? А это кто такой? — вылить на него новую порцию негодования мне мешает только незнакомая фамилия, за которую я хватаюсь из любопытства.

— Серьёзный мужик, Женька. Физик, по квантовой механике так отжигал, что у других профессоров майки заворачивались. А доказать, что он не прав — не могли.

— А, понятно! Технарь! Бездушный заучка! Конечно, такие как он и ты отвергают любую мифологию!

— А ни фига подобного! Он как бы доктор философии и, вообще… «Матрицу» смотрела?

— «Матрицу»? Конечно… Кто же не смотрел, — сразу притихаю от упоминания крутейшего фильма, который мы обсуждали всей общагой — пусть он вышел недавно, но в наших кругах уже считался чем-то культовым.

— Так вот его теорией тоже пользовались, когда создавали симуляцию, шаришь? Может, скажешь ещё, что и Матрица — говно, а Женька? Спорить со мной будешь, да? — он шутливо толкает меня бёдрами и упирается лбом в мой лоб, прижимая голову к стенке будки. Я хочу попросить его ослабить напор и не зажимать меня так откровенно, но он, предупреждая это возмущение, проводит ладонью по моим волосам и начинает их перебирать так, как будто мы знакомы всю жизнь, и он делал это всегда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И снова вместо того, чтобы сказать то, что собиралась, вдруг говорю: