Невинное развлечение - Джулия Куин Страница 5

— Девятнадцать, сэр.

Они с Гарри были одногодки с разницей в один месяц.

— Ты угощаешь его чаем, Кейти? — обратился Лайонел к жене. — О чем ты только думаешь? Он уже мужчина.

— Чай очень хороший, отец, — резко бросил, Гарри.

Сэр Лайонел повернулся и заморгал, словно забыл о присутствии сына.

— Гарри, мальчик мой. Рад тебя видеть.

Гарри сжал губы.

— Я тоже рад тебя видеть, отец.

Сэр Лайонел отпил порядочный глоток.

— Значит, семестр закончился?

Гарри кивнул и сказал, как обычно:

— Да, сэр.

Сэр Лайонел нахмурился и сделал еще глоток.

— Так ты уже окончил колледж. Я получил извещение из Пембрука о твоем зачислении. — Он поморгал, пожал плечами и добавил: — Я не знал, что ты подал заявление. Молодец.

— Я не поеду.

Эти слова вырвались у Гарри как-то помимо его воли. Что это он говорит? Конечно, он поедет в Пембрук. Ведь он всегда этого хотел. Ему нравилось учиться, нравилось читать книги, нравилось сидеть в библиотеке, даже когда светило солнце, а Себастьян пытался вытащить его на регби. Впрочем, Себастьяну всегда это удавалось. На юге Англии солнце светит не слишком часто, так что действительно надо было им пользоваться, когда возможно. Себастьян к тому же был дьявольски настойчив.

В Англии не было мальчика, более подходящего для университетской жизни, чем Гарри. И все же…

— Я иду в армию.

Слова снова вырвались сами собой. Гарри и сам удивился, что он такое говорит. И почему.

— С Себастьяном? — спросила тетя Анна.

Гарри кивнул.

— Кто-то же должен позаботиться о том, чтобы его кто-нибудь не убил.

На это явное оскорбление Себастьян ответил лишь ледяным взглядом, потому что на самом деле был рад тому, как поменялась ситуация. Гарри знал, что отношение к военной карьере всегда было у Себастьяна двойственным. Так что, как бы он ни бравировал, он наверняка почувствовал облегчение оттого, что его кузен будет рядом.

— Тебе нельзя идти на войну, — возразил Лайонел. — Ты мой наследник.

Все находящиеся в гостиной — все четверо были его родственниками — повернулись к баронету. Их лица выражали разную степень удивления. Очень может быть, что за многие годы это было его первое разумное высказывание.

— У тебя есть Эдвард, — вырвалось у Гарри.

Лайонел выпил, моргнул и пожал плечами:

— Верно.

Гарри ожидал именно этого, но все же где-то глубоко внутри он вдруг ощутил неприятное чувство разочарования. И возмущения. А может — обиды. И боль.

— Выпьем за Гарри! — весело провозгласил Лайонел, подняв стакан. Он, кажется, не заметил, что никто не присоединился к его тосту. — Успеха тебе, сын. — Он опрокинул стакан и только тогда заметил, что он пуст. — Черт возьми, — буркнул он. — Как неловко получилось.

Гарри сгорбился на своем стуле. В то же время он почувствовал какой-то неприятный зуд в ногах, словно они были готовы бежать.

— Когда ты уезжаешь? — спросил Лайонел, наполнив стакан.

Себастьян взглянул на Гарри и сказал:

— Я должен явиться в полк на следующей неделе.

— Значит, и я должен быть там в то же самое время, — сказал Гарри, обращаясь к отцу. — Мне понадобятся деньги, чтобы выкупить офицерский патент.

— Разумеется, — ответил Лайонел, инстинктивно подчиняясь командному тону Гарри. — Что ж. — Он посмотрел в пол, потом взглянул на жену.

Катарина смотрела в окно.

— Рад был всех вас увидеть, — сказал сэр Лайонел, поставил на столик стакан и направился к двери, сбившись с шага всего один раз.

Гарри наблюдал за уходом отца со странной отстраненностью. Он, конечно, предполагал и раньше, что такое может произойти. Не то, что он пойдет в армию, а что вообще уедет из дому. Он не раз представлял себе, как, готовясь к отъезду в университет, он погрузит свои вещи в их семейную карету и укатит. Но воображение подсказывало ему всякого рода драматические сцены — от диких жестикуляций до холодных, безразличных взглядов. Самыми любимыми из этих сцен было швыряние об стены бутылок. Самых дорогих, привезенных контрабандным путем из Франции. Неужели отец и дальше будет поддерживать лягушатников, покупая у них вино, в то время как его сын будет встречаться с ними на поле боя?

Гарри смотрел на закрытую дверь и думал о том, что это уже не имеет значения. Здесь ему делать нечего.

Он покончил с этим домом, с этой семьей, со всеми ночами, когда он тащил отца в его спальню и осторожно укладывал на бок, чтобы он не захлебнулся, если его начнет рвать.

Всему конец.

Но почему-то внутри у него было пусто. Его отъезд ничем не будет отмечен.

И только много лет спустя он поймет, что его одурачили.