Холодные и теплые предметы - Ирина Кисельгоф Страница 5

– Это невозможно. – Он повел головой, словно стряхивая наваждение. – Если хотите, я провожу вас.

– Провожайте, – согласилась я и сразу пожалела.

Мне не о чем было с ним говорить. Я не знала, о чем с ним говорить. Никому не ведомо, что я боюсь новых людей и новых компаний. Меня пугает, что я покажусь скучной и неинтересной, что я снова стану парией и окажусь на обочине человеческого внимания. Меня гложет темный, первобытный страх – такой сильный, что потеют ладони. Я незаметно вытираю их об одежду и падаю в мир новых людей, как в пропасть. Я не вижу их лиц, не слышу, что они говорят, не понимаю, о чем они думают. Меня считают высокомерной стервой. Мне смешно – они даже не догадываются, что я их боюсь. Но это ненадолго. Нужно только подождать, и они станут понятнее. Люди живут динамическими стереотипами, люди существуют в мире стандартных ситуаций, люди стандартно реагируют на них согласно безусловным рефлексам, которых раз-два – и обчелся.

Я не хотела говорить и о Ленке. Для того чтобы говорить о здоровье знакомых тебе людей, надо иметь подходящее настроение. То самое настроение, которое налипает на тебя тонким слоем грязи и которое потом трудно отскрести. От него может остаться неприятный осадок, он может мучить долгое время. Такого настроения следует избегать. У меня всегда это получалось.

Я поймала себя на том, что мы уже идем с Ленкиным мужем. Идем и молчим. Капли дождя падают мне на шею и скатываются в ложбинку между грудей и в ложбинку между лопаток. Я поежилась, совсем как тогда, в моем далеком детстве. Я поежилась и повела головой, стряхивая наваждение.

– Давайте встанем под навес, – резко сказала я, кивнув на маркизу магазина.

Ленкин муж по имени Игорь, полутатарин-полуукраинец, стоял рядом со мной. Запавшие глаза в синих рамах век, синяя футболка. Мышцы под футболкой бугрились; запах его пота, его феромонов, его белковых пептидов бесцеремонно проникал в мое тело. Он не пользовался дезодорантом, такие мужчины не в моем вкусе. Но мне почему-то было не по себе. Я не смотрела на него, я смотрела себе под ноги. Толстые струи дождя взлетали вверх фонтанами небесной воды и земной грязи, оставляя черные пятна на белой коже моих ног. У черных пятен был запах мокрого асфальта, замешанной дождем городской пыли и цветочной пыльцы резеды и настурций, расцветших в бетонном кубе у входа в магазин.

Мы промолчали все время, пока дождь не стал тише.

– Провожать больше не надо, – улыбнулась я, не глядя на него. – Моя остановка близко.

И побежала прямо по лужам, разбрызгивая черную грязь, так и не посмотрев на него.

Я легла спать. Из открытого окна доносился запах мокрого асфальта, дождя и цветочной пыльцы. Не знаю, зачем я встала с кровати и прошла на балкон. Я просто свесилась с перил и посмотрела вниз. В неоновом свете под окнами белел асфальт. Он давно высох.

– Двое под дождем – это банально, – сказала я самой себе. – Что тебя понесло за мной?

Игорь был не в моем вкусе. На таких мужчин я не обращаю внимания ни при каких обстоятельствах. Ни при какой погоде. Даже сейчас я не могла вспомнить его лица.

– Глупости, – успокоилась я и заснула.

К Ленке я больше не ходила, только интересовалась ее состоянием у Месхиева. Изредка. Я пришла только раз перед выпиской, ранним утром. Игоря не было, мне стало легче.

– Прости, что не приходила, – фальшиво и бодро сказала я. – Сама знаешь, дел невпроворот. Больные один тяжелее другого.

Ленкины глаза внимательно и неподвижно изучали мое лицо. Мне стало страшно, что она прочитает мои мысли. Я скрыла страх широкой улыбкой. Мне действительно было неудобно, Ленка пролежала в хирургии около месяца. Дело не в ее муже – я о нем забыла. Дело было в ней.

– Спасибо, – слабо улыбнулась Ленка. – Если бы не ты, мне бы не выкарабкаться.

– Ерунда, – отмахнулась я. – Любой сделал бы на моем месте то же самое. Всегда обращайся. Помогу, чем смогу. У меня есть хороший эндокринолог. Лучший в городе.

– Назарьянц? – спросила Ленка.

– Ты уже была у него?

– Нет. К нему не попасть.

– Я организую консультацию запросто, – пообещала я.

– Спасибо, – просто сказала Ленка. – Мне можно будет тебе позвонить?

– Конечно! – воскликнула я и порылась в записной книжке. – Телефон Назарьянца. Записывай. Я ему скажу.

Я хотела покончить с Ленкой и ее мужем раз и навсегда.

– Запиши сама. Пожалуйста, – попросила Ленка.

Она, не оборачиваясь, протянула руку к тумбочке. Ее рука шарила по тумбочке в поисках бумаги и ручки и не могла их найти. Я, замерев, зачарованно смотрела в ее неподвижные глаза. Такие неподвижные, такие внимательные, такие серьезные глаза. Я забыла, что она слепа! Я пришла в себя от ее голоса.

– Не могу найти, – обреченно сказала она.

Я бросилась к тумбочке и сразу нашла и бумагу, и ручку. Они лежали на самом видном месте. Я писала телефон Назарьянца с таким нажимом, что стержень рвал бумагу. Мне было стыдно за себя.

Я выходила из ее палаты, надеясь, что никогда ее не увижу. Закрывая дверь, услышала ее слабый голос:

– Я тебе позвоню.

Я не успела закрыть дверь вовремя, хотя это было неважно. Мне оставалось надеяться, что она не позвонит.

«Разве я виновата в том, что она больна? – спросила я себя. И сама себе ответила: – Я сделала все, что могла. Если бы я не стала врачом, я ничем не могла бы ей помочь. Совсем ничем».