Грех и чувствительность - Сюзанна Энок Страница 5

Герцог не позволил ему взять листок.

— В интересах экономии времени, позволь, я сам зачитаю. «Я, Элинор Элизабет Гриффин, — прочел он вслух, — здоровая психически и физически, заявляю следующее…»

— Звучит, черт возьми, как последняя воля и завещание, — пробормотал Закери, бросая взгляд на Элинор. — Надеюсь, это не будет пророчеством.

— Не перебивай меня, — сказал Мельбурн, голос которого выдавал некоторое беспокойство. — «Я достигла совершеннолетия и, в соответствии с законом, имею полное право сама принимать решения. Я сознаю последствия неправильных решений и полностью готова взять на себя ответственность за все свои поступки — как правильные, так и неправильные. И я требую — нет, настаиваю, — чтобы мне позволили без всяких ограничений принимать свои решения по всем вопросам, включая выбор супруга. Я не намерена больше терпеть никакого насилия или запугивания, а в противном случае буду вынуждена рассказать публично о неудовлетворительном обращении со мной в этом доме, о тирании».

Элинор показалось, что голос Себастьяна немного дрожал, когда он зачитывал эту часть декларации, но она сама так нервничала, что могла и ошибиться. Во всяком случае, он продолжил чтение, даже не помедлив.

«Вследствие этого я тем самым освобождаю своих братьев: Себастьяна, герцога Мельбурна, лорда Шарлеманя Гриффина и лорда Закери Гриффина — от всякой ответственности за мою жизнь, а в случае возникновения каких-либо нежелательных обстоятельств объясню любому, кому потребуется, что остальные члены семейства Гриффин ни в коей мере не отвечают за мои действия». Затем идет подпись и дата: 23 мая 1811 года.

Какое-то время все молчали. По общему тону Мельбурна Элинор не могла бы сказать, зачитывает ли он список белья, которое отдает в стирку, или объявление войны Франции. Братьев было проще понять, хотя это ее сейчас не радовало. Закери, который все-таки ближе к ней по возрасту и темпераменту, казался ошеломленным, тогда как Шей стиснул зубы, с трудом сдерживая гнев. Ну что ж, она бросила им перчатку. Теперь вопрос состоял в том, кто ее поднимет первым.

Наконец темно-серые глаза Себастьяна остановились на ней.

— Тирания? — медленно произнес он таким тоном, что она вздрогнула.

— Я называю тиранией, когда ты отказываешься выслушать мою версию какого-нибудь события или когда ты не принимаешь во внимание мои чувства и пожелания и делаешь заявления, которые лишают меня всякой надежды на счастье. — Она наклонилась вперед. Везувий начал извергаться… Берегись, Помпея! — А как бы вы это назвали, ваша светлость?

— Мы все старше тебя, — сказал Шей. — И наша обязанность, наш долг руководить тобой…

— Полагаю, что в дополнение к своей абсолютной свободе тебе по-прежнему потребуется выплата ежемесячного пособия на карманные расходы? — прервал его герцог, как будто в комнате, кроме него и Элинор, больше никого не было.

«А вот и угрозы начались».

— Но я не ухожу от реальности, — сказала она. — И не перехожу в какой-то мир фантазии. Я просто буду сама принимать решения. У меня нет намерения, отдаляться от своей семьи. — Она знала, что это будет самый трудный вопрос, и часами обдумывала ответ на него. — Я настаиваю на том, чтобы мне позволили делать выбор самостоятельно, без всякого вмешательства с вашей стороны.

— Вмешательства? — начал было Шей.

— Согласен, — заявил Себастьян. Шарлемань захлопнул рот.

— Что? — пробормотал он, краснея. — Не может быть, чтобы ты говорил это серьезно, Мельбурн.

— Я говорю совершенно серьезно, — сказал герцог, засовывая ее декларацию в карман. — Я предоставляю тебе независимость, но при одном условии.

Ха. Она чувствовала, что здесь есть какой-то подвох.

— Это, при каком же?

— Я категорически против обсуждения твоей «декларации» на публике. И не позволю тебе публично жаловаться на свою печальную судьбу в этом доме. Если же ты сделаешь это, тебе не удастся уберечь семью от позора. Поэтому, если скандал, связанный с тобой, станет достоянием широкой публики, это соглашение перестанет существовать.

Элинор не стала долго раздумывать. По правде, говоря, она боялась, что он имеет в виду что-нибудь более гнусное.

— Согласна, — сказала она.

— Я еще не закончил. Мало того, что перестанет существовать соглашение, но после того, как я улажу неприятности, возникшие по твоей вине, ты согласишься выйти замуж за джентльмена, которого я выберу…

— Что-о?

— Без промедления и всяких протестов, — сказал Себастьян и позвонил в колокольчик, стоявший возле его локтя. Сразу же вновь появились лакеи и начали подавать на стол. — Неужели ты думала, что все обойдется без последствий? — спросил он все тем же ровным тоном.

— Да как ты смеешь? — возмутилась она, представив себе вереницу скучных женихов.

— Я, кажется, тиран, — сказал он в ответ. — Свобода имеет свою цену. Если хочешь поиграть в эту игру, будь готова платить. Ну, как, договорились?

Если она откажется, он при каждом удобном случае будет использовать ее декларацию и ее трусость против нее. И он, наверное, заставит ее выйти замуж за первого попавшегося нудного мужчину для того лишь, чтобы доказать свою правоту. Элинор тяжело вздохнула. Самое трудное было продолжать бой, когда его исход уже предопределен. Но она была Гриффин, а следовательно, никогда не нарушит традиции своей семьи. Какой бы ни был ее избранник, он должен быть хотя бы в какой-то степени приемлемым для Мельбурна. Но самым важным оставалось — примет ли решение о замужестве она сама или это сделают за нее.

Она, по крайней мере, попыталась открыть эту дверь. Стоило шагнуть за порог — и она могла получить глоток свободы и принять участие в решении своей дальнейшей судьбы.

— Договорились, — медленно произнесла она.

— Я не согласен, — проворчал Шей. — Это смешно, Мельбурн.

Помолчав, как будто он забыл о присутствии братьев, герцог взглянул в их сторону.

— Мы с Элинор заключили соглашение. И вы будете соблюдать его условия. Ясно?

На мгновение показалось, что Шея хватит удар, но потом ее средний брат, проворчав что-то сдавленным голосом, кивнул. Закери последовал его примеру.

Был уже час пополудни, когда Валентин с трудом приподнялся и сел в постели среди пуховых подушек и шелковых простыней. Ссора в семействе Гриффин и впрямь помешала ему вчера присутствовать на приватном изысканном ленче, в результате чего он случайно встретился с лордом Уиттоном и Питером Верней и отправился в «Уайтс». Пятнадцать часов спустя, став богаче примерно на тысячу фунтов, он вернулся домой и лег спать уже после восхода солнца.

— Мэтьюз! — гаркнул он, одной рукой сбросив простыни и потянувшись за брюками, а другой, схватившись за голову, готовую взорваться от боли.

Дверь его спальни открылась так быстро, что могло показаться, будто его слуга стоял, прислонившись к ней.