Маленькая ручка - Женевьева Дорманн Страница 49

— Так ты теперь заезжаешь в лицей за Дианой Ларшан, а не за нами?

Каролина вскинула на него глаза, и Сильвэн почувствовал, что краснеет.

— Кто тебе это сказал?

— Корина Перру, — ответил Тома. — И прыснул. — Вот дура! Сказала нам, что ты красивый мужик!

— Такая же дура, как Диана, — сказала Марина. — Они здорово друг другу подходят!

— Я думала, что Диана Ларшан — ваша подруга? — спросила Каролина нежненьким голоском.

— Была, — уточнил Тома. — Она после каникул стала задаваться. Говорит, что мы для нее маленькие. Скажет тоже, ей столько же лет, сколько нам!

Сильвэн проводил Каролину до гаража, где дремал Танк.

— Передай от меня привет Пэну, — сказал он, стоя на пороге.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Я не поеду через Пэн. Этьен прав: через Кан короче.

И уехала в дождь, совсем маленькая в своем красном чудище.

Ехать через Пэн? Еще чего! Это прямо поднести Крысе сыру на блюдечке с голубой каемочкой! Крыса — она это знает, чувствует — притаилась где-то между Эглем и Аржантаном, со своими злыми глазками, мерзкими усиками, дрожа от вожделения и заранее выпустив два зуба, чтобы наброситься на нее. Она ждет, сидя, скрестив передние лапы, притоптывая задней от нетерпения. Каролина проведет ее, поехав через Кан.

Но, как Смерть в Самарканде, Крыса поджидает ее именно на канской дороге. Она настигнет Каролину, не доезжая Вильдьёле Пуаль, через включенный приемник. Чтобы загрызть ее, Крыса запела голосом Лео Ферре.

И как в своей печали птица

Летит глотком луны напиться,

Так ветер, счастья не найдя,

Летит испить глоток дождя…

Каролина вынуждена затормозить, остановить Танк на обочине. Любимая песня Сильвэна, этого еще не хватало! И она зарыдала, уткнувшись лбом в руль.

Крыса просто так ее не отпустит. Она сядет с ней на корабль до Шозе, переставшим быть надежным убежищем. Она укусит ее при первых островках архипелага — пустынных Гюгенанах, на которые изредка прилетают только цапли. Однажды Сильвэн стоял рядом с ней, оперевшись на поручень, показал пальцем на три островка и сказал ей, что если случайно когда-нибудь умрет, путь только его не хоронят в его «семейной дыре», но пусть сожгут и бросят «там, Каро, обещаешь?» Она ответила, что не с ней ему надо об этом говорить, потому что она умрет вместе с ним. «Не думаешь же ты, что я смогу жить без тебя?»

Приехав, она открыла ставни и разожгла сильный огонь в камине, чтобы уничтожить сырость, уже проникшую с осенью в эти стены. И вдруг — третье нападение Крысы. Там, у ножки стола в гостиной, эти крошки табака на полу… В день отъезда они уже снесли вещи к причалу, где дети ждали их, чтобы уехать на лодке. Каролина выключала счетчик, укрывала кровати газетами. Сильвэн сел за стол с пачкой табака и листками папиросной бумаги. Он вбил себе в голову, чтобы меньше курить, сворачивать папиросы вручную, как его дед. Но ему еще не хватало ловкости, он слишком плотно набивал бумажные трубочки, из них высыпались коричневые волокна, падали на стол, Сильвэн смахивал их ребром ладони. Каролина смотрела, как он старается, поглощенный своим занятием. Он показался ей трогательным. Она подошла, положила руку ему на плечо. Он поднял к ней глаза, поцеловал в запястье, произнес два волшебных слова: «Моя госпожа…» Они закрыли дом, и Сильвэн обнял ее за плечи, когда они спускались к причалу.

Каролина смотрит на крошки, и Крыса посмеивается. Говорит: как много всего произошло за две недели! Говорит: того Сильвэна больше нет; он больше никогда не поцелует ее в запястье, никогда не назовет «своей госпожой». От него остались лишь табачные крошки, валяющиеся у ножки стула.

* * *

Чары Шозе на этот раз не подействовали. Каролине было там еще хуже, чем в Париже. Она вернулась на следующий день по мрачной автомагистрали, не видя ее, ведя машину, как автомат, настолько мысли ее были далеко, полные Сильвэном и тем, что он ей сказал про Диану. Каролина была зла на него за то, что он признался в поступке, о котором она, может быть, и к счастью для себя, так бы и не узнала. То, чего не знаешь, не причиняет боли. Ну зачем этот дурак заговорил, черт возьми! Зачем? Чтобы очистить перед ней свою неспокойную совесть? Чтобы спасти от меча свою повинную голову? Потому что ложь его угнетала? Да просто из трусости. Или чтобы заручиться ее поддержкой; боясь того, что устроят ему Ларшаны, если эта шлюшка доведет до конца исполнение своих угроз? Вот почему у него не хватило мужества сохранить это про себя. Она даже не была уверена, что он сказал ей всю правду. Почему после этого он снова пошел за Дианой в лицей, как упрекнула его Марина? Каролина не захотела задавать вопросов при детях. А если честно, то и в их отсутствие: боялась ответа. Неужели правда четырнадцатилетняя девочка, даже очень симпатичная, даже не по возрасту развитая, может расставить силки мужчине в возрасте Сильвэна? Он, наверное, тоже немного к тому стремился… Признание ради признания, с риском убить ее, Каролину, — это Сильвэн мог бы все-таки сделать раньше, после той ночи на улице Бак, перед тем как снять эту комнату. Подобную неосторожность можно объяснить только тем, что ему тоже хотелось продолжить! Мандражом всего не объяснить.

Лента магистрали на всей скорости свертывалась под колесами Танка, а ужасающие картины жгли Каролину: Сильвэн и Диана голые в постели, — Сильвэн, все жесты, пристрастия которого она так хорошо знала. Она видела, как он возбуждается, лижется, раскачивается, переворачивая ту на колени, чтобы войти в нее до отказа, крепко обхватив ее за бедра, или заставляет сесть на него верхом, медленно, медленно на него насаживаясь, схватив его за плечи, изогнувшись, на вытянутых руках, покачивая задом, — слегка, ровно настолько, чтобы свести его с ума. Научил ли он ту, как делал с ней, ласкать его волосами — ах, как ему нравилось зарываться в длинные, русые, шелковистые волосы! — прижимать голову к его животу, проводить его влажным членом по лбу, глазам, щекам, губам, пока те не приоткроются — жадные, ненасытные, жаждущие его? У Дианы прекрасные русые волосы, длинные и шелковистые… А занимался ли он с ней этим в ванной, как он любил? Каролина видела, как они барахтаются, как дети, в горячей воде, выплескивающейся на пол, Сильвэн смеется под мочалкой, и вдруг, от ласки мыльной пеной, его член восстает из воды, словно мачта тонущего корабля. Ах, физическая ревность в тысячу раз мучительнее другой!

Если она все эти прошедшие годы и была так уверена в себе и в нем, так убеждена, что их роман никогда не кончится — или очень поздно, когда они состарятся, — то из-за этого физического согласия, связавшего их тут же, после первой обмены взглядом — стрелы, пронзившей насквозь. Если у нее Сильвэн был первым и единственным любовником, то у него было больше опыта. Она знала, что у него до нее были любовницы, и радовалась этому, считая, что те женщины были для него лишь школой наслаждения перед теми праздниками плоти, что ждали его с ней, Каролиной. С ними он разучивал гаммы, как пианист перед концертами. Она не ревновала, была даже рада, что эти любовницы сделали из него замечательного музыканта для нее одной. Сильвэн тоже говорил ей, что никогда не испытывал с другой женщиной такого физического и духовного взаимопонимания. Говорил ли он это, чтобы доставить ей удовольствие? Она ему верила. Это было так приятно слышать!