В сладком плену - Адель Эшуорт Страница 49

Виола обнаружила небольшой кусок простого мыла, маленькое полотенце и губку для купания, зубную щетку — без порошка, хотя лучше так, чем совсем ничего, решила она — расческу и бледно-розовую ночную сорочку с глубоким вырезом и короткими рукавами, которая, по всей видимости, принадлежала сестре Яна. Это была летняя сорочка, элегантная, милая и просто скроенная. Она выглядела не только нежной и женственной, но и удобной. К этому моменту ребра Виолы ныли так, будто их месяцами сдавливали деревянными досками.

Она быстро переоделась, радуясь, что надела корсет с застежками спереди и вечернее платье, в котором дотягивалась до большинства пуговиц и которое могла снять без посторонней помощи. Освободившись от нижних юбок, чулок и туфель, она вымылась, насколько позволял минимальный набор туалетных принадлежностей, почистила зубы, расчесалась, надела через голову сорочку и скользнула под одеяла.

Теперь, пролежав наедине с собственными мыслями больше часа, Виола опять терзалась прощальными словами Яна. Ей-то зачем думать о прошлом? В ее воспоминаниях гораздо больше порядка, чем в его — факт, мимо которого герцог просто не мог пройти.

Боже, она впервые в жизни чуть не упала в обморок, когда Ян объявил, что видел портрет Джона Генри и узнал его. Почти с первого дня как Джон появился на свет, Виола поняла, что они с Яном выглядят как отец и сын, и сразу же приняла горькую истину, что им ни за что на свете нельзя встречаться. С Палатой лордов она разберется потом, ведь возможные стычки между герцогом и его повзрослевшим сыном станут реальной проблемой лишь через много лет. О риске случайной встречи Яна с маленьким Джоном Виола иногда задумывалась и принимала некоторые меры предосторожности; это была одна из причин, по которой она немедленно отправила сына за город, как только узнала, что Ян вернулся в Лондон и ищет ее. Но она была совершенно не готова к тому, что Ян узнает его теперь, да еще и по портрету. Оставалось только все отрицать. Герцог определенно не дурак; он увидел и распознал свое отражение в картине. Но он упрям, эгоистичен и легкомыслен, если возомнил, будто она вот так просто признается, что родила от него внебрачного ребенка.

Как же ей хотелось все ему рассказать, объяснить свои поступки. Но даже при ее молчании, даже при очевидном факте, что ее сын как две капли похож на него, он должен понимать, почему она этого не делает, почему она не может этого сделать. Он должен понимать. Герцог Чэтвин был бастардом; он родился не от графа Стэмфорда. Его мать спала с другим мужчиной, и в результате на свет появился Ян и его сестра-двойняшка Айви. Лишь горстка людей знала об этом, в том числе она, Виола Беннингтон-Джонс — ибо она ловила каждое слово, слетавшее с измученных губ Яна, когда много лет назад он метался в бреду у нее на руках; ловила, складывала вместе и среди прочего узнала, что правда, которую он в двадцать лет услышал от умирающей матери, чуть не убила его, человека чести.

Возможно, Ян и не помнит, что говорил ей что-то важное, пока был в темнице. Быть может, ему невдомек, что ей открылась его самая страшная тайна. Но того факта, что он знает о своем происхождении, должно хватить, чтобы он понял: она ни единой живой душе не скажет, что ее сын тоже бастард. Он должен это понимать. Как бы ей ни хотелось открыться Яну и рассказать все подробности (хотя бы для того чтобы облегчить совесть и утешить его, объяснив, что никто над ним не надругался), существовала ничтожно малая вероятность, что он использует эту информацию против нее — возможно, даже попытается отнять у нее сына или упечь ее за решетку, обвинив в каком-нибудь мошенничестве или вымогательстве. Он уже пугал ее этим. Откровенно говоря, Виола понятия не имела, имеются ли у герцога Чэтвина законные основания на нечто подобное, учитывая, что он не может доказать отцовство. Но не могла же она пойти к мистеру Дункану, обрисовать ему ситуацию и попросить совета. Вопрос был не просто щепетильным, но касался умышленного и, быть может, даже преступного обмана. В конце концов, для всех (особенно для них с Джоном Генри) будет лучше, если Ян просто оставит прошлое в покое. Даже если герцогу нет дела до ее ребенка — теплых чувств к мальчику она от Яна не ждала и никогда бы не потребовала — он должен хотя бы понимать, как трудно придется бастарду, если кто-то из пэров узнает о нем правду. Общество бывает очень жестоким, и Виоле оставалось лишь молиться Господу, чтобы ее упрямые отрицания сделали свое дело и Ян закрыл тему с отцовством. Рано или поздно ему просто придется смириться.

Сумерки уступали место ночи, мрак наполнял хижину, и Виола глубже зарывалась под одеяла. Странно, но она не чувствовала ни тени страха. Быть может, причиной тому был засов на двери и добротность самой постройки, или же она просто ощущала себя в безопасности на земле Яна. Хотя самого его не было в комнате, ее утешала мысль, что он рядом и по крайней мере не собирается морить ее голодом. А раз он не собирается морить ее голодом и был достаточно внимательным, чтобы принести ей ночную сорочку и расческу, значит, он позаботился, чтобы ей ничего не угрожало.

Виола закрыла глаза и чуть не улыбнулась, вспомнив выражение лица Яна за миг до того, как он выпустил ее из объятий. Он отчаянно хотел поцеловать ее, и ему было тяжело отпустить ее, не сделав этого. О да. И, к стыду своему, она не меньше желала этого поцелуя. Виола уже так долго не знала мужского поцелуя, мужского прикосновения, что воспоминания об этом, сегодняшняя близость к ощущениям, которые она испытывала девятнадцатилетней девственницей в руках Яна, заставили ее вздрогнуть под одеялами. Муж был внимательным любовником и заботился, чтобы она получала удовольствие в его постели. Но один только Ян был с ней в мечтах, фантазиях и помыслах всеми одинокими ночами, когда она лежала одна и отваживалась касаться тех сокровенных, грешных мест, которые он находил и распалял для нее много лет назад. Ян заставлял ее кричать и требовать еще, и только он дарил ей такое непостижимое, интимное наслаждение и желание делиться этим наслаждением через искусство, когда она не смогла больше делить его с ним.

Виола вздохнула, внезапно почувствовав себя возбужденной. Ей хотелось большего, и она жалела, что герцог оставил ее так скоро. Ее в самом деле не пришлось долго убеждать, что отдаться ему вновь будет не так уж страшно. Это определенно не станет грубым насилием и удовлетворит так много скрытых томлений! Каждый раз, лаская себя, Виола чувствовала вину, поскольку леди не должны были заниматься такими греховными вещами. Но запах Яна до сих пор не выветрился из хижины, ощущение его мускулистого тела до сих пор обжигало ее, и тяга собственной сексуальности на этот раз сделалась чересчур сильной, чтобы ее игнорировать.

Виола пробежала пальцами обеих рук по соскам, наслаждаясь дразнящим пощипыванием, и вдруг ей до боли захотелось почувствовать губы Яна на своих грудях, его ладони на каждом дюйме тела. Она ощутила прилив жара между ног, растущую потребность в нежных прикосновениях фантазии и, наконец, задрав сорочку до пояса, надавила двумя тонкими пальцами на интимные складки и начала ласкать теплую, влажную мякоть, распаляя страсть к герцогу.

Ян…

Засов на двери щелкнул.

Виола распахнула глаза; у нее замерло сердце. Внезапно хижина наполнилась светом, и на пороге появился герцог. Он держал в руках лампу и смотрел прямо на нее.