В ореоле тьмы - Дана Делон Страница 49

Я нахмурилась.

– Такое ощущение, словно ты хочешь избавиться от меня.

– Не говори глупости… дело абсолютно в другом.

– В чем же? – с вызовом спросила я.

Он молчал. Я начинала злиться:

– Ответь мне.

Тео сделал глубокий вдох:

– Рядом со мной лучше не находиться.

– Кому лучше?

– Тебе.

– Бред.

– Я серьезно, Ниса.

– Говорит парень, который подарил мне первый поцелуй.

Тео не смог скрыть своего удивления.

– Черт… прости.

– За что ты извиняешься? За то, что поцеловал меня?

– Это было ошибкой.

– Какого черта, Тео? – вспылила я, не в силах подавить обиду и замешательство.

– Ниса, – оборвал он меня резким тоном, – вот именно поэтому тебе надо позвонить отцу, Ниса.

– Почему? Дай более развернутый ответ.

– Потому что это больше не повторится, это было ошибкой, – с нажимом сказал он.

Я выдержала его взгляд.

– Кого ты обманываешь сейчас? Меня или себя?

– Позвони отцу и скажи, чтобы забрал тебя, – вместо ответа потребовал он.

– Я не могу! – вновь повысив голос, крикнула я. – Ты не понимаешь, что я сейчас не могу говорить с ним?! Он там был. Я видела страх в его глазах, когда он смотрел на меня, он видел, на что я способна! Я не могу позвонить ему и как ни в чем не бывало начать диалог!

Я замолчала, слезы стояли в глазах.

– Не заставляй меня, Тео, – еле слышно пробормотала я.

Меня злила собственная слабость. Но я больше не могла проявлять стойкость.

– Он будет смотреть на меня иначе. Я знаю это. Я потеряла маму, моя сестра меня ненавидит. Я не могу встретиться лицом к лицу с отцом и понять, что он… что он тоже увидел во мне монстра, Тео.

Он поджал губы и напряженно кивнул:

– Пошли в дом.

Я почувствовала, что мой отказ звонить отцу ему не нравится и даже злит. Однако он больше не давил на меня. Тео спрятал зажигалку за ремень брюк, словно настоящий пистолет, и вышел из машины. Движение было механическим, будто он сделал это по инерции и точно не впервые. Уже тогда я заподозрила его во лжи, но тут же себя отругала. Я сказала себе, что ему нет смысла мне врать, и пошла вслед за ним, всецело желая доверять и не сомневаться. В тот момент он был единственным моим убежищем. Я не могла сомневаться в нем. Де Лагас был моим якорем.

Мокрая одежда подсохла у печки в машине. Дом встречал теплом и ярким светом, от которого рябило в глазах. Тео держался отстраненно. Мне не нравился этот холод. Я поймала его за локоть и примирительно улыбнулась.

– Я позвоню отцу завтра. – Я замолкла. – Если буду готова. Но скажу ему, что я с тобой.

– Думаешь, это хорошая идея – говорить обо мне?

– Я уверена, он знает, что Клэр врет.

Тео посмотрел на меня пристальным взглядом:

– То есть ты уверена, что она врет?

– Конечно, – пылко ответила я. – Ты думал, я засомневалась в тебе?

Он молча уставился мне в глаза.

– Я уверена в тебе на все сто процентов! – воскликнула я. – Ты не мог напичкать ее наркотиками и… – «Изнасиловать» я не смогла произнести вслух.

Де Лагас резко отвернулся и опустил голову, будто слышать подобное доставляло ему физическую боль. И мне стало так жалко его в тот момент. Я знала, каково это, когда на тебя наговаривают и настраивают против даже любящую мать. Я обняла его со спины и уткнулась носом ему между лопатками. Мышцы его спины напряглись от моей близости, но он не оттолкнул. В тот момент я не знала, каким разрушающим может быть чувство вины. И что именно оно заставляло плечи Тео опускаться под гнетом стыда.

– Порой я мечтаю сбежать от них и никогда больше не видеть, – шепотом призналась я. – Ночами представляю, как забираю паспорт, все необходимые вещи и просто-напросто исчезаю из их жизни. Словно меня никогда и не было. Я грежу этой свободой… Мечтаю о месте, где смогу раскидывать свои наброски по всему дому, без страха, что их кто-то увидит. Мечтаю жить в месте, где я не должна оправдываться и просто смогу быть собой.

В голосе было столько желания, столько отчаяния, что даже мне стало не по себе. Тео обернулся.

– Здесь ты можешь быть собой, Ниса. Ты можешь писать картины.

Я грустно покачала головой:

– Уже слишком поздно, Тео. Я не могу ничего написать… Я не могу ничего создать. Словно кто-то нажал на выключатель и в одно мгновение я разучилась всему, что знала.

– Выключатель в твоих руках, – уверенно произнес он.

– Я не контролирую то, что создаю. Оно приходило откуда-то сверху, лилось из меня на бумагу. А сейчас… сейчас внутри пусто.

Тео смотрел на меня таким взглядом, что я без слов поняла: он знает, каково это – не контролировать свое творчество, не иметь никакой власти над происходящим, попадать в поток и изливать свою душу на полотне или же гипнотизировать чистый лист, не в состоянии создать хоть что-то.

– Это невероятное ощущение, да? Когда что-то завладевает тобой и ты не знаешь, как получилось то, что ты сделал. Но в тебе столько всего, – прошептала я. – Ты горишь и горишь. Творишь и творишь. Время протекает незаметно, жизнь теряет всякие очертания. Самое главное – то, что происходит на бумаге. Жизнь, которую ты воссоздаешь взмахом кисточки или черканьем карандаша.

Он коротко кивнул, но не выглядел воодушевленным.

– А затем наступает пустота, – неожиданно отозвался он. – И вместе с ней чувство беспомощности – невозможность воссоздать жизнь и вдохнуть ее в полотно. Полнейшая апатия.

И по моей коже побежали мурашки.

– Ты тоже это испытываешь? – в неверии пробормотала я.

– На смену пустоте приходит мрак и порождает в тебе монстров. Они пожирают тебя изнутри. Питаются твоим страхом и бессилием. Но ты позволяешь им это делать. Отдавая всецело контроль, ведь в их присутствии начинаешь чувствовать себя живым. Боль. Страхи. Терзания. Ты ощущаешь эти эмоции всеми клеточками, но счастлив испытывать хоть что-то. Позволяешь им взять верх над собой.

– Я не позволяю, – глухо ответила я. – Клэр позволяла, и они уничтожили ее. Превратили в чудовище.

– Ты не Клэр, – успокаивал он.

– Хочешь сказать мне, что я не чудовище?

– У всех нас есть темная сторона… Вопрос в другом: больше ли в тебе света? Уверен, что да.

– Ты не посмотрел всю мою папку? – прошептала я. – На самом дне скрыты мои монстры. И, поверь, они не боятся света. Они сильнее. – Я смотрела ему в глаза. – Порой они вырываются наружу, и я пишу их… вдыхаю в них жизнь. Они питаются моей грустью, печалью и безнадежностью. Но чаще всего я боюсь их так сильно, что не позволяю выбраться. В редких случаях, когда сражаться уже нет сил, я выплескиваю их на бумагу.