Парижские бульвары - Роксана Гедеон Страница 49

Клавьер заметил мой немой вопрос, подошел ближе. Честно говоря, я не подозревала, что он может на кого-то смотреть такими глазами. Его лицо смягчилось, утратило обычное надменно-презрительное выражение, брови разгладились, он весь словно раскрылся, обнажил душу.

– Это моя жена. Мадам Жюли Клавьер.

Я не верила, что у такого дельца могла быть ангелоподобная жена. Но голос Клавьера звучал неподдельной искренностью.

– Вы женаты? Я не знала об этом.

– Я был женат. Она… она умерла пять лет назад. Я был женат всего два года.

Он вздохнул, словно прогоняя воспоминания, и снова стал прежним. Но я уже видела его другим, и это меня заинтересовало.

«Неужели, – мелькнула у меня мысль, – человек такого пошиба еще может любить? Или это очередной трюк?»

Удивленная, я не хотела больше оставаться в конторе, слушать какие-либо объяснения. Решительно толкнув дверь, я через какое-то мгновение уже была в холле и поднималась к себе.

7

Едва оказавшись в так называемом салоне мадам Амарант, я сразу почувствовала себя неловко, словно не в своей тарелке. Так бывает, когда попадаешь в чуждый тебе круг людей. Раньше, когда я жила в Сент-Антуанском предместье, сквернословце и вульгарное поведение было понятно и объяснимо. Теперь, когда я созерцала все это среди людей, одетых вполне прилично и претендующих на великосветский лоск, я невольно чувствовала неловкость – и за себя, и за них…

Уже на лестнице один странный господин попытался было покровительственно потрепать меня по щеке и, когда я гневно хлестнула его по руке, вытаращился на меня так изумленно, будто мое поведение было чем-то неслыханным. Чуть позже я услышала разговор у меня за спиной: «Что за недотрогу притащила сюда наша прелестная Амарант?» – «Это новая пассия Клавьера… Она из бывших. Когда Клавьер бросит ее, мы живо собьем с нее аристократическую спесь».

Я была в шоке. Все здесь поражало меня: одноглазый, похожий на пирата гардеробщик, принимавший у приезжавших шляпы и плащи, стаи полуголых девиц с выкрашенными в яркий цвет волосами, и молодчики, очень смахивающие на сутенеров… Я вдруг осознала, что мое изящное молочно-белое платье, простая соломенная шляпка и волосы, скромно убранные свежими цветами, привлекают всеобщее внимание – именно своей простотой.

Когда я увидела хозяйку салона – нервную экзальтированную мадам Амарант, которую можно было заподозрить в склонности к обморокам и припадкам, и переступила порог этого самого салона, где незнакомые мне люди хохотали, держа на коленях девиц, беспрестанно наливались вином, обменивались грубыми шутками и играли в кости, как матросы в прибрежной таверне, – вот тут-то я поняла, где оказалась.

– Вы привели меня в публичный дом, да? – прошипела я гневно, оборачиваясь к Рене Клавьеру. – Это очередная мерзкая шуточка? Я не намерена здесь оставаться ни минуты…

Он не отвечал, словно искал кого-то среди собравшихся. Уж не Терезу ли Кабаррюс, свою бывшую любовницу, чье сияющее ослепительной улыбкой лицо то и дело мелькало среди присутствующих? Нет, с ней он даже не поздоровался… Потом, словно увидев того, кого искал, тихо проговорил, обращаясь ко мне:

– Мадам, ради Бога, не высказывайте свое возмущение так громко… Пойдемте, я провожу вас в отдельный кабинет, раз уж вы так скромны и стыдливы и вам невмоготу здесь оставаться.

Я ухватилась за это предложение, но уже спустя минуту поняла, что и оно имеет множество недостатков. Едва мы устремились из общего, пропахшего винными запахами зала в отдельный кабинет, как все присутствующие принялись глядеть нам вслед, обмениваться ухмылками и двусмысленными шутками, порой весьма грубыми. Я вспыхнула, чувствуя злость и на них, и на Клавьера. Без сомнения, это он нарочно придумал, чтобы все считали меня его любовницей, с которой он уединяется в кабинетах. Но он вообще не обращал внимания на то, что происходило вокруг него. Меня удивляла его манера держаться – очень небрежная, насмешливо-презрительная. Он не замечал даже лести, угодничества, заискиваний, подобострастных, по-собачьему преданных взглядов, которыми щедро его одаривали. Правда, не его, а его состояние… Он словно говорил своим поведением: «Все вы вместе взятые не стоите ни ливра, и я отлично знаю цену вашей лживой преданности; я мог бы трижды купить вас с потрохами и трижды продать, но я не стану этого делать, так как это не принесет мне никакого дохода».

– Входите, мадам.

Я переступила порог маленькой комнатки, где оплывали дешевые свечи, а мебель состояла из стола, затянутого зеленым сукном, и нескольких стульев.

– И что я здесь буду делать?

Рене Клавьер молчал, с нескрываемым презрением оглядывая обстановку кабинета. Глаза его гневно сузились.

– Эта припадочная шлюха могла бы устроить что-нибудь и получше, раз уж получает от меня и на свой публичный дом, и на своих любовников! Ну и Амарант, ну и красавица! Ведь знала, что сегодня я буду здесь. Видно, мне давно пора сократить свою щедрость…

Он явно был рассержен, хотя повод казался мне пустячным. Уж не чувствует ли он стыда за то, что привел меня в такое место? Это предположение я сразу же отвергла как слишком неправдоподобное. В глаза мне бросилось другое: гнев исказил лицо Клавьера, и я впервые заметила небольшой шрам, пересекающий левый висок и теряющийся в густых белокурых волосах.

– Что это? – вырвалось у меня, и я невольно поднесла руку к виску.

Он усмехнулся, заметив мой жест…

– Какая вы интересная женщина, мадам де Тальмон. Вы столько раз уверяли меня, что нисколько не заинтересованы моей особой, но разве можно вам верить, если вас так интересуют раны старого солдата? Честное слово, вы – сама неожиданность…

Я тряхнула головой.

– Да я любого бы спросила о происхождении столь таинственного шрама. Но если уж вам так нравится любой мой вопрос объявлять неожиданным, то…

Смеясь, он прервал меня:

– Хорошо, хорошо, только не надо сердиться! Право, вы мне чертовски симпатичны, сударыня, поэтому вам, и только вам, я готов открыть свои секреты.

– Так откуда же у вас этот шрам на виске?

– Как-то раз, когда я был во Флориде, индейцы из племени симеолов попытались снять с меня скальп.

Увидев искренний ужас на моем лице, он объяснил:

– Я мыл золото в тех местах, которые индейцы считали своими. Мне, конечно, было об этом известно. Но мне был всего двадцать один год, мадам, и я любил приключения. К тому же ничто меня не привлекало так, как золото.

– И ради него вы рисковали головой?

– Не заставляйте меня поверить, будто моя голова так уж вам дорога. Да, сударыня, я рисковал ради золота. Но риск мой был оправдан. Я заработал десять тысяч долларов и сохранил голову.

Он отогнул ворот своего вишневого камзола.