Светоч - Лариса Шубникова Страница 48

А Глеб уж и не думал, принял Перунов свет, что наполнил мощью и меч его, и жилы, и кровь! Двинул слегка клинком опасный чекан, а уж потом заскочил за спину ворогу и располосовал хребет тяжелому Завиду, что тулова не удержал и пробежал мимо. Бывший князь прошел еще шагов с пяток, да и упал мордой в пыль. Затих, только рука еще долгонько ползла из столбцов щита, что уперся каймой в землю.

В звенящей тиши Чермный двинулся к крыльцу княжьему, гадливо стряхивая с меча кровь Завида, а там уж и молвил негромко:

– Воля богов, правда моя, – и посмотрела в глаза Нежаты, что блестели мрачно. – Виру возьми, Скор, за брата. Тризну справь.

Подставил руку, зная как-то, что Оська рядом, принял от ближника кошель с деньгой и протянул князю. Тот кивнул, и откуп взял подоспевший Гостомысл Скор. Вече охнуло, будто единой глоткой, да закричало:

– Воля богов!!! Глеб!! Глеб!! Воевода Новоградский!!! Любо!! Вой Перунов!!!

И долго еще крик стоял: чтили воя Чермного, да сапогами топали, привечали волю богов. Выло вече, когда мертвого Завида несли челядинцы за угол княжьих хором.

– Тих-а-а-а-а! – Божетех ступил на утоптанную стогну. – Порешили боги! Стык правду явил! Розни меж Чермным и Скорами не бывать! За то гнев богов падёт!

– Волю принимаю. – Нежата говорил, что должно, но видел Глеб, что злится князь, себя держит. – Что сделано, то по правде. И Скоры примут.

– Любо!!! – вече не унималось.

– Рассужено, вече! – князь вышел на стогну и встал опричь Чермного. – По домам ступайте! – потом уж обернулся к Глебу и прошептал: – За прежних дружинных головой отвечаешь. Узнаю, что крамола зреет, бошки посношу и на заборола повешу. Чтоб иным неповадно было.

– Как скажешь, княже, – Глеб головы не склонил.

– Нынче приходи, обскажешь, как в дальних весях.

– Приду, – кивнул.

– Молодец, Глеб, – Нежата прищурился. – Даже не вспотел. А ведь Завид вой не из последних. За брата тебе не вспомню, но и радоваться не могу. Воеводствуй, а там поглядим.

– Нежата, я ведь упреждал, что Завид ворог мне, что порежу его.

– Помню. Потому и молчу за брата. Завидка подлетком был, так меня мечному делу учил, в седло с собой брал. Доброго слова я от него не слыхал ни разу, а вот оплеух получал щедро. Ярый он был, а такие долго не живут. Их Явь из себя выталкивает, видно, в Нави им место, – Нежата говорил от сердца. – А ты не ярый, ты похлеще. Перуново семя. Ступай, Глеб, передохни с дороги. Дружину с похода по домам отпусти, пусть с женами повидаются, детей приветят. Уж сколь седмиц не были. Наделы им вспахали и засеяли, как ты и просил. Новь сами сберут, коли ворог не наскочит. Ступай, ступай, чего стоять-то? Народ вон потянулся на подворья свои.

– Добро, княже, – Глеб отошел и обернулся на идолище Сварога, туда, где Владка стояла.

А ее и след простыл! Видно, ушла с Божетехом. Хотел бежать за ней, но себя унял, почуяв чудное. Теплом прошлось меж лопаток, почуялась будто Владка приласкала.

– О как… – головой помотал. – Ладно, ведунья, прощайся со оберегом своим дурным. Выкраду и закину в Волхов, а то и вовсе в Мологу. Чтоб уж не достала.

А тут и Вадим подскочил, потянул домой, принялся трещать обо всем, кроме важного. И так уболтал, что Глеб рыкнул, мол, что Влада, а сивоусый уперся и велел в баню идти. Еще и отворотился, выговаривал, что конь и тот получше пахнет.

Пришлось идти, да не по дядькину веленью. А как иначе? Бежать к окаянной ведунье, жеребцом немытым? Пока парился, пока рубаху новую вздевал, пока с дядькой квасу пил, на порог вскочил челядинец:

– Князь зовет, – и поклонился вихрастый до земли. – Велел с собой вести.

– Жди, – кинул Глеб парнишке, а сам цапнул бусы жемчужные о три ряда, спрятал за пазуху.

На пороге дядька кинул на плечи племяннику распашную рубаху из пестряди, да подпихнул в спину. Глеб шагнул с приступок, услышал только, как за спиной сивоусый кладет требу Велесу, просит для "дурного" разума в горячую головушку.

У Нежаты в хоромах застрял надолго. Обсказывал, утолял любопытство княжье, ответ держал за воев, за веси. Тот, будто изгалялся, говорил неторопливо. Глеб кулаки сжимал, терпел, да ждал, когда выйдет вон и добежит вборзе до Владкиного дома.

Так и вышло, но уж когда темень пала, да глубокая! Бежал воевода Новоградский, путался в лопухах, что разрослись по теплу едва не в рост человечий. Ругал князя, дядьку, кота, что бросился под ноги с громким мявом. А когда выскочил на малую волховскую стогну, так и разумел – в доме темно. Не иначе все уж на лавках, да под шкурами.

– Вот как хочешь, Влада, а не уйду, – проворчал да и пошел вкруг хором, выискивать оконце ложницы.

Шуршал в кустах не хуже медведя, что по весне ломится из берлоги. Отводил ветки от лица, а они, изгаляясь, хлестали почем зря. Вылез у стены бревенчатой, едва не рыча от злости. А там уж разумел – высоко оконце-то, не достать. Пришлось в бороде чесать, раздумывать, а потом брать с земли малый камешек и кидать о ставню, будить красавицу.

– Ой, гляньте, кого к нам занесло, – в окно высунулась рыжуха: коса низко свесилась, рубаха с плеча сползла. – Владка, сам воевода озорует. По кустам щемится, спать не дает. Глеб, а чего ж сам не лезешь? Чего ж камень шлешь? – ехидствовала.

– Белянка, ты язык свой укороти. Вон, коса долгая какая. Гляди, допрыгну, вытяну тебя, а там уж, не взыщи, сотворю страшное, – шипел Глеб.

– Обскажи-ка, что ж такое страшное? – смеялась рыжая. – Зацелуешь до смерти? Так я сама к тебе прыгну. Руки подставляй. Или Владку тебе скинуть? Чего в расчет дашь? Гляди, за нее много стребую.

Глеб уж хотел горы злата сулить, да рыжая от окна пропала, будто кто потянул в ложню. Заместо нее выглянула Влада. Чермный аж задохнулся, так хороша была ведунья, так сияла, глядя на него, что хоть кричи от радости или пляши.

– Глеб, – прошептала, будто песнь спела нежную. – Что ты?

– Влада, у крыльца подожду, – и полез поскорее в кусты, чтоб не услыхать отказа от красавицы.

Пока бежал, пока на приступки вскакивал, стряхивая липкую паутину и листья с рубахи, дверь отворилась и на крыльцо вышла Владка: запона тонкая, опояска еле держится. Застыл Чермный, дал волю глазам, смотрел жадно на любую. Все приметил, ничего не упустил! И волосы блескучие, что мерцали в свете Дивии, и ногу белую, что выглядывала из-под одежки, и глаза жемчужные, сиявшие в ночи не хуже звезд.

– Владка, глаз-то целый, – и шагнул дурной, обнял ведунью, прижал к себе накрепко.

– Вижу, Глебушка, – шептала тихонько. – Здоров ли? – прижималась, будто тепла искала.

Чермный едва не рухнул от радости, что полилась щедро от ведунички, но разумел – холодная Влада. Ледяная, как те звезды, что в глазах ее виделись.

– Что ты? – поднял к себе личико белое. – Как неживая. Стряслось что? Говори, не молчи, окаянная.