Наша встреча роковая - Анастасия Туманова Страница 48

– Ну… что же твое гадание?

Она, вздохнув, сняла со спинки кровати полотенце, намочила его край в рукомойнике.

– Сергей Дмитриевич, вы позволите? У вас сильно разбито лицо… Я смогу совсем небольно, я умею… И сразу же буду вам гадать, обещаю.

Сокольский сердито, протестующе рыкнул сквозь стиснутые зубы, но Мери, не слушая, поднесла к его лицу сочащееся водой полотенце. Свободную ладонь она, поколебавшись, опустила на плечи Сокольского, и тот вздрогнул, пытаясь отстраниться.

– Сидите спокойно, голубчик, – ласково, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал, сказала Мери. – Что это вы вздумали, право? Вы пьяны, вы очень устали, и только потому… Не спорьте, я знаю! Я гадалка, и я знаю… Я вижу, как вам сейчас тяжело. Вы столько прошли, столько пережили… бедный. Вы много пьете в последнее время и почти не спите… потому что не можете спать. У вас страшные сны, вам видятся мертвецы… и зима, и лед, и дороги… и виселицы, и кровь. Вам кажется, что все было напрасно, что вас предали, что впереди у вас пустота. Вам страшно оставаться надолго одному и стыдно сознаться в этом. Но стыдиться тут нечего, поверьте, Сережа… Немногие смогли достойно пережить то, что пережили вы. И борьба еще не кончена. Еще ничего не решено. Вы офицер русской армии и не можете, не должны… Это страшный грех перед Богом, ваша жизнь нужна России, вы не имеете права так глупо, так бессмысленно прервать ее сейчас… Помните Новороссийск, помните отступление весной? Тогда ведь вы тоже хотели, не правда ли?.. Хотели, но не сделали. А сейчас это будет и вовсе неуместно!.. Да ведь вы и сами понимаете все, вы сильный и умный человек, вам не нужно никакое гадание, даже египетское… Вам просто надо выспаться и прийти в себя. Завтра все пройдет, все покажется легче… И никто ничего не узнает. Поверьте мне.

Сокольский вдруг выдернул из ее рук полотенце, сам с силой, зашипев от боли, провел им по разбитому лицу. Швырнул окровавленный комок на пол и недоверчиво, исподлобья посмотрел на Мери.

– Нет… Ты, ей-богу, не Земфира… Ты… верно, моя белая горячка.

– Вот спасибо-то, – вздохнула Мери, нагибаясь за полотенцем. – Хотите еще воды?

– Да…

Пока княжна возилась с ведром и кружкой, Сокольский сидел, опустив встрепанную голову на руки, рассматривал рваную юбку Мери, линялую кофту с продранными локтями, полураспустившиеся, повисшие тяжелыми, вьющимися прядями косы. Волосы падали на лицо девушки, и она, наливая воду, терпеливо отодвигала спутанные пряди. Наконец протянула кружку Сокольскому.

– Пейте, голубчик. Сейчас я прикурю вам папиросу.

– Дамские?..

– Нет, нет, ваши… Вот же они лежат… Одну минуту… Ой, какая гадость, тьфу!..

Как ни старалась Мери прикурить от свечки как можно осторожнее, она все же втянула горького дыма и отчаянно раскашлялась. Впервые на осунувшемся, темном лице Сокольского показалось подобие улыбки.

– Дай сюда, дура… Это же махра. – Он отодвинул полупустую кружку, поймал папиросу растрескавшимися губами, несколько раз глубоко, с наслаждением затянулся.

– Ложитесь спать, Сережа, – тихо посоветовала Мери.

К ее облегчению, Сокольский покорно поднялся, качнулся к смятой постели и навзничь повалился на нее. Мери, подойдя, поправила сползающую подушку, подняла с пола Динину шаль, осторожно накрыла ею ротмистра.

Неожиданно сильная, горячая рука Сокольского поймала ее запястье.

– Ну-ну… Что еще такое? – спокойно поинтересовалась она. – Надо спать!

– Я засну, не бойся… Но… видит бог, ты не Земфира. – Лихорадочно блестящие глаза в упор смотрели на нее. – Кто ты?

– Спите. – Свободной рукой Мери погладила лохматую голову Сокольского и осторожно высвободилась. – Скоро утро, голубчик, спите. Все уже прошло, все кончилось. Закройте глаза.

Сокольский глубоко вздохнул и послушался. Княжна некоторое время стояла не двигаясь, глядя остановившимися глазами на то, как наливается розовым светом еще слабый, прозрачный луч солнца на стене. Когда же до ее слуха донеслось громоподобное храпение с кровати, Мери вытерла ладонью мокрое от слез лицо, высморкалась в грязное полотенце, подошла к окну и, бесшумно перевалившись через покрытый росой подоконник, спрыгнула в сад.

* * *

Серебристый свет луны осторожно подполз под край шатра, размытым пятном расположился на подушке. Копченка медленно погладила его ладонью. Тяжело приподнялась на локте. Убедилась, что муж, спящий снаружи, у погасших углей, никуда не ушел. Вздохнула и легла обратно. Ребенок вдруг толкнулся в животе так, что она охнула от боли и поспешно перекатилась на другой бок. «Дэвлалэ, скорее бы уж…» – подумала тоскливо и в который раз. Последние дни беременности совершенно измотали ее. Юлька просыпалась утром уже усталой, а к вечеру совсем падала с ног: не было сил даже на то, чтобы поесть. Старые цыганки утешали ее, наперебой уверяя, что мучается Копченка последние часочки, что осталось совсем чуть-чуть, что вот уже со дня на день… Юлька кивала, шутила, привычно улыбалась. Внутри, в сердце, было черным-черно.

Митька, едва объявившись в таборе, на другой же день снова пропал. Как всегда, никто не знал, куда он ушел; как всегда, это никого не беспокоило. Прежде не волновалась о том и Юлька, но сейчас она выла по ночам в подушку как безумная, изводясь от того, что муж, верно, в городе, у этой шалавы Динки. Понимая где-то на задворках сознания, что все это чепуха, что Динке легче утопиться, чем связаться с Митькой, Копченка все равно ничего не могла поделать с собой и, промучившись недели две, помчалась в город, на Черешневую улицу. Дина открыла ей дверь усталая, с темными кругами у глаз. Сразу догадавшись, в чем дело, вздохнула:

– Боже мой, лица на тебе нет… Ну, ищи, смотри. Нет его и не было. А если бог мои молитвы услышит, то и не будет. Чаю хочешь?

Искать Юлька не стала: было ясно, что Динка не врет. Чай пить она, разумеется, не села. Чудом удержавшись от того, чтобы не плюнуть проклятой шлюхе в лицо, умирая от стыда и отчаяния, Копченка развернулась на босых пятках и бросилась прочь.

Этой ночью Митька неожиданно явился снова. Весь табор уже спал, и только негромко всхрапывали, бродя в траве, лошади. Юлька, измученная долгим днем, который пришлось провести на ногах, тоже дремала, но мгновенно открыла глаза, услышав тихие шаги возле шатра. Митька еще не успел войти в круг света от гаснущих углей, а Копченка уже вскочила ему навстречу.

– Ужинать будешь? У меня есть, еще не остыло…

– Не хочу, – отрывисто, глядя в сторону, сказал он. – Что ты вскакиваешь с пузом своим? Я думал – опросталась уж… Ложись, спи.

– А ты?

– Я посижу. Потом приду.

Он не повысил тона, в его голосе не было угрозы, но Юлька отчетливо поняла, что трогать мужа не нужно. И молча отправилась в шатер. Время шло, тянулась теплая черная ночь, всхрапывали в степи кони, изредка принималась выть собака на краю табора, звезды сеяли свой свет в незаштопанную прореху над головой у Юльки. Она не спала. Лежала на спине, иногда морщилась от толчков ребенка в животе, смотрела сквозь щель в занавеске на мужа. Час шел за часом, а он сидел, не меняя позы, словно ожидая чего-то, и лишь изредка ворошил палкой гаснущие угли или поворачивал голову, чтобы взглянуть на бродящих в поле коней. И Юлька уже понимала, знала наверное: не придет, не ляжет рядом, минуты не пробудет с ней…