Шах королеве. Пастушка королевского двора - Евгений Маурин Страница 47

Луиза подошла к окну и увидела, что по дорожке задумчиво идет Олимпия де Суассон. Смертельно испуганная Лавальер прижалась за гардиной и стала ждать, что будет.

Но вот показалась дышавшая гневом фигура короля. При виде его графиня сделала установленный реверанс, но Людовик, не обращая внимания на поклон, начал сразу и в сильно повышенном тоне:

– Слушайте! Что это за новые выходки по отношению к девушке, которая в тысячу раз лучше и чище, чем вы? Да как вы смеете! Или я уже не король в своем королевстве? Или Бастилия переполнена так, что там не найдется местечка для вас?

– Вы – король в своем королевстве, и в Бастилии хватит, вероятно, места для многих. Но я позволю себе поставить на вид вашему величеству, что не привыкла, чтобы на меня кричал кто бы то ни было, будь это сам король или хоть Папа Римский!

Всю эту фразу графиня произнесла ровным, спокойным голосом, не отрывая от Людовика поднятого в упор взгляда холодных глаз.

Король словно остолбенел от этой наглости. Несколько секунд прошло в томительном молчании; наконец Людовик заговорил, хотя и взбешенным, но значительно сдерживаемым голосом.

– Сегодня же чтобы вас не было при дворе!

Олимпия пожала плечами и ответила:

– По получении указа вашего величества об изгнании я немедленно уеду задержавшись только на несколько минут, чтобы проститься с ее величеством королевой-матерью, в распоряжении которой я состою, и чтобы объяснить ее величеству истинную причину постигшей меня немилости!

Опять прошло несколько секунд, во время которых Людовик безмолвно мерил огненным взглядом дерзкую итальянку. Потом он резко повернулся и ушел, не прибавив ни слова.

Олимпия повернулась, в свою очередь, и пошла дальше, словно ничего не случилось.

Вернувшись к Луизе, Людовик молча и мрачно зашагал по комнате.

– Эта змея знает, что матушка больна и что я не стану волновать ее величество! – раздраженно произнес он, останавливаясь и нервным движением оправляя кружевной воротник. Затем он снова заходил по комнате и вдруг буркнул через некоторое время: – И сказать, что ты хромаешь! Какая гнусная клевета! Правда, ты припадаешь немного на одну ногу, но это придает лишь особое очарование и грацию твоей бесконечно милой походке!

– Я знаю, божество мое, что ты готов обратить мне в похвалу даже мои недостатки! – ответила Луиза кротким, бесконечно мелодичным голосом. – Но успокойся, возлюбленный мой! Лучше присядь ко мне, и я почитаю тебе что-нибудь из наших любимых поэтов!

Людовик послушно подошел к кушетке, бросил на пол подушку, уселся у ног Луизы и положил свою голову к ней на колени.

Ласково погладив короля по голове, Лавальер взяла с ближайшего столика золотообрезный томик, раскрыла его и стала читать:

Под сенью твоих мирт, у вод ручья кристальных

С пастушкой пастушок вкушает сладость встреч.

На искристою сеть игры лучей прощальных

Взирая, Флоридор такую держит речь…

– Луиза! – дрожащим голосом спросил вдруг Людовик, прерывая ее чтение и с пламенем во взоре взглядывая на склонившуюся над ним девушку. – Луиза, почему… ты не хочешь подарить меня высшим счастьем?

– Людовик! – с кротким упреком произнесла Лавальер. – Ты обещал мне…

– И я держу свое обещание, ты видишь! Я ведь только спрашиваю: почему? Почему ты предпочитаешь эти муки, эти томления полному, разделенному счастью? Почему ты непременно хочешь, чтобы я горел, изнывал на огне изнуряющей меня страсти? Почему ты непременно хочешь прикрываться службой у герцогини и терпеть все эти подлые глумленья? Я увез бы тебя в Париж, целый дом был бы к твоим услугам, ни одна душа в мире не осмелилась бы кинуть на тебя косой взгляд. Но ты не хочешь. Почему?

– Возлюбленный мой, я уже столько раз отвечала тебе на эти вопросы! Разве не говорила я тебе, что ради твоего счастья, твоего покоя, даже ради одной минуты пережитого тобой восторга я с радостью пожертвовала бы спасением своей души и пошла бы на то, что считаю тяжким грехом. Но у меня есть мать, которая не переживет, если я изменю долгу девичьей чести, а ее счастьем я жертвовать не вправе! Нет, отгони от себя, божество мое, все эти мятежные, знойные думы и позволь мне отвлечь тебя от изнурительных бурь страстей в безмятежное лазурное царство пасторальной поэзии!

Луиза снова взялась за книгу и продолжала:

Взгляни, любовь моя, уж гаснет луч закатный

На бархатных крылах спешит с востока ночь,

И тихий ветерок…

– Нет, – воскликнул Людовик, вскакивая и снова прерывая чтение. – Все равно, пусть ты не хочешь быть совсем моей, но я не потерплю больше, чтобы ты и долее продолжала сидеть в этой змеиной клетке! Я сегодня же распоряжусь, чтобы тебе приготовили здесь совершенно отдельное помещение, а для того, чтобы ты не была так часто одна, надо найти для тебя кого-нибудь… только не из здешних. Ну, да мы там увидим! Нет, нет, не пытайся спорить и возражать, это ни к чему не приведет! Я так решил, и так будет. А теперь ты уж извини меня, Луизочка! Я взволнован, расстроен и совершенно не могу отдаваться поэзии!

С этими словами король ласково поцеловал Луизу в лоб и поспешно вышел из комнаты.