Пойми и прости - Дж. П. Моннингер Страница 46

— В идеале, — сказал он, не отрывая все такого же живого и счастливого взгляда и рук от процесса, — мы могли бы посадить растение просто так, без защиты, но тогда волосы разложатся, а надпись не будет видно. Вот, — сказал он, взяв в руки пластиковый контейнер от арбуза. — Может быть, не так романтично, но прослужит дольше. Что скажешь? Хочешь что-нибудь добавить?

Я кивнула. Взяла камень и под нашими именами дописала свою любимую строчку:

«Ненавидь ложь; цени правду».

Джек прочитал, кивнул и поцеловал меня в губы.

— Раф с Констанцией не захотели пойти с нами? — прошептала я.

— Я их не приглашал. Это все для нас, а не для них.

Я сжала его руку.

Было темно. Бульвар Сейнт-Мишель был достаточно мрачным, но мы все равно держались ближе к тени. Мы несли в руках самые ничтожные садовые инструменты, которые только можно придумать. У нас был один-единственный столовый нож, бутылка воды, пластиковый контейнер — и ничего больше. Оттого, что мы делаем нечто незаконное, меня бросало в дрожь. Парк был закрыт, но Джек заверил, что многие пробираются туда ночью. Он решил, что, даже если нас поймают, мы все объясним, и нас не арестуют. Он убедил меня, что французы не смогут устоять против такой истории любви.

Меня не покидало чувство, словно мне десять лет и я играю в прятки.

Да уж, на всю жизнь запомню это приключение. Это нечто большее, чем фото. Большее, чем поход в музей. Наше дерево будет расти в парижском парке целое столетие, а наши с Джеком имена будут оберегать его корни. Вот так Джек видел мир.

— Нам нужен нетронутый участок… Незаметное место. Ничего кричащего или броского, ладно? Мы хотим, чтобы дерево было пустым местом первые двадцать лет своей жизни. А потом, о, детка, оно станет доминировать над всем парком. Оно станет самым крутым плохишом в округе. Ты со мной?

— Да. Черт возьми, да.

— Хорошо, поехали. Как тебе вот это место? Не самое лучшее, но, думаю, безопасное. Недалеко от столиков у кафе. Можем завтра вернуться и посмотреть, как обстоят дела. Это нечто, ты согласна?

Мы осторожно пробрались вдоль широкого газона, стараясь не попасть под свет фонарей бульвара Сен-Мишель. Наконец добравшись до пустого участка земли, Джек быстро все осмотрел и предложил место в правом углу.

— Здесь нет больших деревьев, — сказал он и, упав на колени, принялся копать яму. — Нет конкуренции. Его можно будет принять за волонтерское растение или дерево, которое посадило управление и забыло о нем. У них не будет никаких оснований выкапывать его. Тем более здесь нет никаких важных памятников. Ну как тебе? Нравится место?

— Идеально. Думаю, у нас все выйдет.

— Хорошо, почва мягкая. Ничего сложного. Ты готова? Мы посадим его вместе. Давай.

У меня дрожали руки. Я не могла их контролировать до тех пор, пока Джек не накрыл мои руки своими, успокоив меня.

— Это наше дерево, — прошептал он. — И больше ничье. Оно всегда будет нашим.

— В Париже.

— Наше дерево в Париже, — сказал он. — Могучий Ясень Обыкновенный.

Я положила коробку с нашими волосами и камнем в ямку рядом с крохотными корнями. Мы засыпали ямку и примяли землю вокруг ствола. Мы сделали все возможное, чтобы это дерево навсегда осталось там. Джек дал мне бутылку воды.

— Вода поможет извлечь воздух из почвы, — сказал он. — Напоит дерево в его новом доме.

Я осторожно налила воды на основание дерева. Бог Пан неподалеку пристально наблюдал за нами в тусклом свете недалеко от входа в парк. Казалось, он был не против.

35

2 августа 1947 года

«Проведя ночь в Париже, в субботу я отправился на скачки в Лоншане. Мне не особо понравилось; лошади выглядели неухоженными. Удивительно, что их не убила бомба или не сожрали люди. Меня впечатлили цвета костюмов наездников: ярко-зеленый, желтый и алый. Несмотря на свою усталость, на протяжении всей гонки за лошадьми мчалась собака. Один мужчина позади меня сказал, что лучше бы поставил на эту псину, потому что она одна здесь старается изо всех сил, в отличие от отвратительных кляч, на которых он понадеялся. Это вызвало смешок у людей, сидящих рядом. Он тоже засмеялся, но только не глазами».

Констанция и Раф, стоящие в утреннем свете. Официант, подметающий тротуар у ресторана. Пять голубей, воркующих у ног Констанции и стремглав бегущих взглянуть, нет ли еды в кучке мусора, которую смел официант. Моя подруга проверяет сумку, рюкзак, хлопает по карманам, чтобы убедиться, что ничего не забыла. Раф, ее мужчина, возится с сумками, проверяет, все ли на месте, все ли замки и молнии застегнуты. Белокурые локоны Констанции подсвечивает раннее солнце, ее наряд тщательно выбран из вещей, которые мы взяли с собой, и лишь на миг ее вниманием овладевает стайка голубей, топчущаяся неподалеку.

Это Констанция в Париже. Этот момент стоит того, чтобы запомнить его навсегда. Это Констанция, которая улетает в Австралию со своей правдой.

Я улыбнулась. Моя милая Констанция, девочка на велосипеде «Швин», поклонница святых, любующаяся статуями Девы Марии.

Она обернулась и увидела, что я смотрю на нее. Она уезжает. Уезжает с Рафом на вокзал, потом в аэропорт, а затем сядет на самолет, который унесет ее в Австралию. Впереди ее ждет путешествие, часы, проведенные в автобусах и машинах, которые отвезут ее в Эрс-Рок, к красным пескам и глине Западной Австралии. Настоящее приключение, безумная авантюра, на краю которой она стояла. Она улыбнулась мне и взмахнула шарфом. Стая голубей, заметив ястреба в виде шарфа, взорвалась у ее ног. Они взвились в небо, хлопая крыльями, чтобы подняться еще выше, и Констанция широко улыбнулась. Она сделала это осознанно: специально спугнула голубей. Покидая меня, она стояла в утреннем свете, в последний раз оставляя отпечаток в моей памяти.

В самый последний день в Париже мы с Джеком отправились в Лоншан, на скачки в Булонском лесу. Мы выбрали чудесный день. Температура немного спала, и лишь за одну ночь в город пробралась истинная осень. На нас были свитера. Мы сели в микроавтобус у отеля, он был почти пуст. Водитель, полный мужчина с моржовыми усами, по дороге слушал футбольный матч. Джек сказал, что это повтор, потому что еще слишком рано для прямой трансляции матча. Автобус вывез нас из города в лесистые окрестности Булонского леса, или, как говорят французы, Bois de Bologne. Джек несколько раз подметил, что пейзаж за окном похож на Вермонт.

— Ты скучаешь по Вермонту? — спросила я.

Он кивнул и сжал мою руку. Остальные пассажиры изучали гоночные буклеты. Джек не отводил взгляда от лесистого обрамления дороги.

— Я люблю Вермонт, — сказал он спустя некоторое время. — Может быть, это и не любовь. Это просто заложено во мне… Времена года, широкие луга и чертовски холодные зимы. В зимнем Вермонте невозможно принимать что-либо как данность. Все висит на волоске — либо замерзает, либо умирает, как бы жестоко это ни было. А еще все очень хрупкое. Безумно хрупкое. Если присмотреться, можно заметить эту хрупкость во всем. Помню, однажды увидел, как лягушка замерзла во льду в ручье. Не знаю, жива ли была та лягушка, когда лед замуровал ее, но ее тельце явно просвечивалось сквозь лед. Оно было словно захоронено и прекрасно одновременно. Даже не знаю, как описать свои чувства от увиденного. Мне по-прежнему интересно, как это случилось: ее что-то оглушило, она замерзла заживо или надеялась на еще один теплый денек, но ей не повезло. Разве это не жизненная метафора? Все мы надеемся на еще один хороший день, но удача может отвернуться от нас. Во всяком случае, тот лед был голубого цвета, кроме места с лягушкой — там он был сине-зеленым. Вот что можно увидеть в Вермонте, если присмотреться. Это есть везде, конечно, но я привык видеть подобные вещи именно там. Так вот… Когда я говорю, что этот лес напоминает мне Вермонт, я говорю это не просто так.