Дочь Великой Степи - Витольд Недозор Страница 46

В холке зверь был много выше любого скакуна и быка: вот как рослому человеку, встав на цыпочки, едва-едва вытянутой рукой дотянуться.

Маленькие глаза обшаривали поляну. То, что открывалось взору чудовища, явно ему не понравилось. Теперь оставалось только гадать, что разозлит его больше: замершие с оружием в руках девушки или…

Тур тоже заметил пришельца. Могучий круторогий самец, не боявшийся ни волка, ни медведя, ни человека, и здесь не пожелал отступить. Хлеща хвостом по ляжкам и грозно выставив рога, он с ревом двинулся на чудовище.

Глазки-бусины пришельца налились красным. Зверь наклонил голову и хрюкнул, как кабан. Правда, раз в пять громче.

Тур снова заревел. Ударом копыта взметнул в воздух кусок дерна, вызывая чудище на бой.

Зверь кинулся вперед, словно стрела из лука, с легкостью и быстротой, казавшейся невероятной для столь тяжелого, неуклюжего тела. Голова его странно наклонилась почти к самой земле, и рог выставился вперед огромным копейным острием…

Тур, наверно, даже не успел ничего понять. Рог ударил его в широкую грудь со страшной силой – хруст раздираемой плоти был почти оглушительным, – и в следующий миг бык кубарем покатился по прогалине, заливая ее алой кровью и молотя в воздухе копытами. Зверь пробежал по поляне, развернулся и снова ударил еще дергающегося в агонии тура, на сей раз столбоподобной ногой, так что громко хрустнул бычий хребет.

Не обращая внимания на девушек, зверь медленно двинулся к ручью. Пил жадно, долго, с шумом хлебая и фыркая. Он всего лишь хотел напиться, а глупый бык встал у него на пути…

Зиндра оглянулась. Дарана что-то бормотала, наверно, молилась своим диким богам. Бинка, бледная как снег, неотрывно смотрела на страшилище широко распахнутыми глазами. По щекам ее текли слезы.

Зиндра перевела взгляд на ардару. Лицо Аксианы стало напряженной маской, а рука судорожно сжимала бесполезный против этого топор.

А в голове самой Зиндры тем временем вертелись слышанные в детстве старые сказки про ужасного Индриха, Отца Зверей, что был изгнан Папаем в глубины Апи-Земли, и лишь иногда в дальних северных лесах бродячие охотники да редкие торговцы видят его огромные клыки и вздымающийся над кронами вековых деревьев косматый хобот. Но у этого зверя не было клыков и хобота…

Отряхнувшись, зверь прошествовал мимо, со странной грациозностью неся над стоптанной травой свою огромную тушу в бурой мохнатой шубе, и медленно удалился… На людей и лошадей он не обратил вовсе никакого внимания.

Они решились пошевелиться, лишь когда чудище окончательно скрылось за деревьями. Но и после этого старались не смотреть на жуткие трехпалые следы, вдавленные в степной чернозем…

А над поляной уже каркали вороны, созывая живность на пир.

Мыслей о том, чтобы присоединить к своей добыче мясо одинца, даже не возникало – это была добыча зверя. Он не тронул ее, но еще неизвестно, какие духи и подземные хозяева могут сопутствовать ему, а значит, вправе прийти за своим.

Да и самим тут оставаться совершенно не стоит…

Лишь когда они довезли мясо до стана, Зиндра осмелилась спросить о страшном госте.

– Откуда ж мне знать? Я прежде таких не встречала! – резко ответила Аксиана, злая от пережитого страха. Посмотрела на Зиндру, на остальных своих спутниц (все были напуганы куда сильнее нее) и вдруг смягчилась: – Правда, старики рассказывали, что в восточных степях, уже поблизости от Рхейских гор, иногда доводилось видеть похожих. «Такой зверь размером с самого большого быка, – вдруг заговорила она старческим голосом, явно пересказывая когда-то слышанную ей легенду, – голова огромна и уродлива, как у верблюда, и из черепа у него растет, против обычного, один толстый длинный рог. Зверь этот ест траву и листья березы, люди его избегают – убить его нет почти никакой возможности, а он порой нападает на верховых, – и даже самый быстрый конь не всегда спасает. Когда единорогая тварь догоняет всадника, то рогом подбрасывает его вместе с лошадью в воздух, а потом топчет…»

– Выходит, повезло нам, что мы не были тогда верхом… – задумчиво сказала Сана.

– Ну, может, и так. – Аксиана пожала плечами. – Но я всю жизнь думала, что это сказка. Даже старики признавали: люди его уже давно не видят…

– А вот мы его видели… – в раздумье произнесла Зиндра.

– …Мы его видели… – в раздумье повторила Гипсикратия.

– Похоже, тебе нравится эта картина, подруга? – осведомилась Никс. – Признаю – живопись искусная, но Полиник, который ее написал, все больше фресками стены богатых домов разрисовывал, не гнушаясь даже домами разврата…

– Из-за денег?

– Не без того, наверно. Но, кажется, он сильнее, чем о богатстве, сильнее даже, чем о службе музам, думал о славе. Даже о такой вот…

– О, Никс, как бы я хотела быть такой же умной, как ты… – вздохнула Гипсикратия, решив не рассказывать ей о встрече с этим… ринокерусом. Еще не поверит. К тому же эфиопское чудище выглядело несколько иначе.

Никс повела ее дальше – туда, где на постаменте стояла статуя темной бронзы, изображавшая юную нагую женщину дивной красоты. Лицо ее с ясными глазами синей смальты показалось чем-то знакомым.

– Узнаешь, сестрица?

Гипсикратия с недоумением взглянула на Никс, потом на статую… и опять перевела взгляд на художницу.

– Ты?!

– Да. Ее делал мой муж, – довольно улыбнулась та. – Мне было столько же, сколько тебе сейчас. Ее заказал Медету торговец благовониями Агапис для фиаса Афродиты… Знаешь, что такое «фиас», подруга? Это… скажем так, сообщество почитателей, но не только… Спроси у Теокла о фиасе Посейдона, в который он входит. А впрочем, нет, лучше не спрашивай! В общем, Агапис умер – и фиас отказался от заказа. Должно быть.

– То есть твой муж выставил тебя… твое тело… напоказ? – Это открытие оказалось столь удивительным, что заставило скифянку забыть о сдержанности, уже ставшей ее второй натурой.

– Ох, воистину!.. – всплеснула руками Никс («Варвары есть варвары!» – читалось недосказанное на ее прелестном лице). – Перикл был женат на знаменитой гетере Аспазии, а он был выше любого из царей. И его не смущало, что великий Пракситель с нее ваял статую Афины. А великий Александр не только разрешал Апеллесу рисовать свою возлюбленную обнаженной, но и отдал ее за этого художника замуж, когда узнал, что тот в нее влюблен!

– Но неужели же Медета… – Гипсикратия тряхнула головой, – неужели его не трогает мысль, что на твое тело будут пялиться чужие мужчины?

Легкая улыбка вдруг тронула губы Никс.

– А… ты же не знаешь… Мой муж не интересуется женщинами. Он признался, что до женитьбы на мне имел дело с женщиной два или три раза, только чтоб не прослыть женоненавистником.

– Твой муж – «мальчишечник»? – невольно вырвалось у скифянки.