Одинокие сердца - Итсасо Лосано Мадарьяга Страница 45

Одри удивленно подняла брови:

— И что тебе ответил папа?

— Он очень долго молчал, и его лицо при этом оставалось невозмутимым. Он смотрел на меня так, как будто увидел впервые в жизни. Но мне, по крайней мере, удалось добиться, чтобы он меня выслушал и отнесся к моим словам серьезно… Он поставил только одно условие: ты не должна изучать право. Сэмюель никогда не позволил бы тебе работать в адвокатском бюро — даже секретаршей. — Виолетта стряхнула с брюк крошку. — К счастью, ты не выказала желания изучать законы. Твои отец и дедушка позаботились о том, чтобы у тебя не возникло интереса к юриспруденции. Как ты, наверное, помнишь, мужчины в нашем доме никогда не говорили о работе в присутствии хотя бы одной из нас. Они беседовали на эту тему только в своем кругу, закрывшись в библиотеке.

— Черт побери! — взорвалась Одри. — Если бы я об этом знала, то обязательно стала бы изучать право.

Виолетта удивленно посмотрела на дочь.

— У меня такое ощущение, что со мной обращались как с пешкой. Да кто они такие, чтобы…

— Перестань говорить глупости. — Виолетта махнула рукой. — Тебя всегда интересовало именно искусство, и все твои усилия были направлены на эту сферу знаний. И мне кажется, что усилия эти не пропали даром.

— Да уж. Искусство, наверное, казалось им вполне подходящим занятием для женщины, — сердито проворчала Одри.

— Послушай, Одри, ты до сего момента обо всем этом даже не догадывалась. Ты сама выбирала, чем будешь заниматься, и делала то, что хотела. Взгляды отца и дедушки не оказали на твою жизнь абсолютно никакого влияния.

— Но они преградили мне путь к изучению права. Может, юриспруденция наполнила бы мою жизнь тем, чем ее не смогло наполнить искусство.

Виолетта пристально посмотрела на дочь, с трудом сдерживая желание дать ей пощечину.

— Юриспруденция ничем бы не наполнила твою жизнь, Одри. Тебе всегда очень нравилось искусство, и ты настойчиво стремилась достичь в этой области успеха, преодолевая препятствия, которые возникали на твоем пути. Твоя жизнь была вполне гармоничной. — Услышав эти слова, Одри возмущенно вытаращилась на мать. — Да-да, именно так. К тебе с нежностью относились все, кто тебя окружал, ты жила в комфортных условиях, у тебя была возможность самой выбрать то, чем ты будешь заниматься в своей жизни, — ни с кем не споря и не встречая ни малейшего сопротивления. Ты захотела пойти учиться в университет — и пошла туда учиться. Ты захотела жить вместе с Джоном — и стала с ним жить. Ты окончила университет и устроилась на такую работу, которая тебе нравилась. Тебе, конечно, пришлось приложить для этого немалые усилия, но ты должна понимать, что далеко не все усилия — даже немалые — приводят к положительному результату. А теперь, в возрасте тридцати двух лет, ты узнаёшь, что твои решения не совпадали с тем, чего хотели для тебя двое людей, которых ты любила больше всех на свете и кем ты искренне восхищалась. Ну и что? Теперь, когда ни один из них уже не может ничего сделать… — Виолетта говорила все быстрее и быстрее. Нет, Одри, у тебя нет никаких оснований для негодования. Ты сама выбрала свой жизненный путь и сама совершила ошибки, которые совершила. В этом и заключается жизнь, в этом и заключается свобода выбора. Тебе следовало бы собой гордиться.

Одри ошеломленно захлопала ресницами. Гордиться? Ее мать сказала, что ей следовало бы собой гордиться? А чем ей гордиться? Тем, что она бросила работу? Тем, что у нее больше нет спутника жизни? Тем, что еще неизвестно, сумеет ли она обзавестись семьей до того, как ее тело утратит возможность рожать детей? Одри была уверена, что гордиться ей абсолютно нечем.

— Что ты хочешь этим сказать? Чем я, по-твоему, должна гордиться? — спросила она, еле сдерживая гнев.

— Тем, что ты жила так, как сама считала нужным. Тем, что тебе никогда не приходилось наталкиваться на непробиваемую стену…

— Непробиваемую стену можно и взорвать, — перебила мать Одри.

— Ну так давай, взорви свою непробиваемую стену, — вызывающим тоном сказала Виолетта. — Человеку всегда кажется, что взорвать чужие стены намного легче, чем свою собственную.

Одри растерянно посмотрела на мать.

— Ты стоишь на распутье. Давай, найди ответ на возникшие у тебя вопросы.

— Как, например, вопрос о том, почему меня бросил Джон?

— Да, и на этот тоже. А еще — почему ты уволилась с работы, которую, как ты сама говорила, обожала. Почему у тебя вдруг возникла необходимость оставить все это позади.

Одри так сильно разозлилась, что ей захотелось вскочить и убежать. Однако она не могла этого сделать. Ответы на вопросы очень быстро доберутся до ее совести и станут ее мучить. Она знала об этом, хотя и пыталась закрыть на это глаза.

— Моя прошлая жизнь уже не имеет для меня никакого значения. Это была жизнь, которую я налаживала вместе с Джоном, — наконец ответила, обреченно вздохнув, Одри. Она стала нервно выдергивать из земли травинки.

— А Джон? Он-то налаживал ее вместе с тобой?

Одри ничего не ответила. Она попросту не знала, что ответить. Ей нужно было хоть немного отвлечься от мрачных мыслей. Она была даже рада тому, что сейчас ей не приходят на ум подходящие слова. Пока не приходят. И ей не хотелось их подыскивать. В ее сознании возникла пустота, и эта пустота давала Одри своего рода ощущение безопасности и душевного спокойствия… Затем вдруг нужные слова стали выныривать из глубины ее сознания, причем она даже не прилагала никаких усилий к тому, чтобы придать словесную форму своим чувствам и ощущениям.

— Я уже давно так не радовалась жизни, как сейчас. Давно не выезжала на природу и не слушала шелест листвы, пение птиц и журчание рек. Повседневные хлопоты и мои нескончаемые проблемы не оставляли мне времени на то, чтобы всем этим насладиться. — Она посмотрела куда-то далеко-далеко. — Теперь я уже понимаю, что не хочу возвращаться к той жизни, которая была у меня раньше. Моя работа больше не кажется мне привлекательной, хотя она и казалась мне такой еще несколько секунд назад. Я думаю, что уже не смогу предложить новых идей, да и мне от этой работы никакой пользы больше не было. В моей жизни закончился очередной период, а я до сего момента этого не понимала. Не знаю, чем я теперь буду заниматься, но возвращаться в музей я не хочу. Я чувствую, что мне необходимо заняться чем-то другим, хотя еще и не знаю чем.

Эти слова Одри были ответом всего лишь на один из возникших у нее жизненно важных вопросов. Ну хоть что-то. Виолетта решила, что этого пока вполне достаточно, и больше не стала мучить дочь. Одри необходимо найти собственный жизненный путь.

После долгой и напряженной паузы девушка снова заговорила:

— Мне кажется, я жила в мире иллюзий. Я так сильно стремилась наладить взаимоотношения с Джоном и трансформировать их в нечто реальное, что при этом позабыла о себе самой и о том, что мне нравится делать. — Одри отложила бутерброд и принялась теребить вырванные из земли травинки. — Все мои усилия были сосредоточены на нем и на своей мечте создать с ним полноценную семью, потому что время бежало очень стремительно и я уже не могла больше это откладывать. — Она подняла глаза и посмотрела прямо перед собой. — Думаю, образ матери и жены становился для меня привлекательным каждый раз, когда Джон был рядом со мной. Я даже подумывала бросить работу, чтобы как можно лучше исполнять роль матери и жены. — Одри горько усмехнулась и посмотрела на свои ладони. — Однако это был всего лишь фильм, который я снимала для себя. А еще при этом я не хотела замечать, как Джон отдаляется и от меня, и от моих планов на будущее: его облик постепенно стирался из моих грез. — Она несколько секунд помолчала, а затем, взглянув на мать с грустной улыбкой, продолжила: — А вот что я хорошо видела в своих грезах, так это как ты, мама, идешь по саду моего воображаемого дома — где-нибудь в глуши — с моим малышом, поддерживая его — делающего свои первые шаги — за ручку. И этого было вполне достаточно, мне не нужно было ничего другого, чтобы почувствовать себя счастливой и состоявшейся в жизни. Я думала, что до реализации моей мечты остается совсем немного, и мне с каждым днем было все труднее и труднее ходить на работу. Она мне нравилась все меньше и меньше. — Одри выдавила из себя улыбку, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы. — И теперь, когда у меня уже не может быть ни воображаемого дома, ни воображаемого ребенка, у меня нет больше и работы — пусть даже и не любимой. Думаю, в подобной ситуации будет легче начать все с нуля, нежели пытаться продолжать прежнюю жизнь. Я больше не смогу выносить существующее положение вещей. Нужны кардинальные изменения.