Зеркальный лабиринт - Наталья Калинина Страница 45

Нашла тапочки, обулась, но подошла не к Раулю, а к шкафу.

– Спасибо, – поблагодарил меня Рауль, когда я укутала его снятым с полки одеялом. Нахохлившейся позой и взъерошенными волосами он напоминал воробышка.

– Рауль, иди в кровать.

– Я не усну. Буду только вертеться и мешать тебе. Лучше тут посижу. Мне уже легче, правда.

– Обманываешь. С чего вдруг стало легче?

– От твоей заботы.

– Давай, Рауль, не спорь. Хочешь ты спать или нет, но тебе лучше находиться в кровати. Обнимемся, и, может, так уснем оба. Я не буду больше говорить, что ты мне мешаешь.

Он выпростал из-под одеяла руку, взял мою ладонь и поцеловал ее.

– Ты – чудо!

– Погоди, – воскликнула я, вспомнив, что в косметичке носила какие-то таблетки на случай головной боли. – Кажется, у меня есть обезболивающее.

Таблетки нашлись, и я обрадованно помахала перед Раулем упаковкой:

– Ты спасен!

– О, как хорошо! – оживился он и кивнул на сверток, который положил на тумбочку еще утром:

– Попросил в госпитале пару бинтов, но отказался от анальгетиков, подумал, обойдусь.

– Счастье, что я таблетки не выложила. Подожди, спущусь на кухню за стаканом воды.

– Зачем спускаться? – удивился Рауль, поднимаясь из кресла. – Запью водой из крана, и все.

Взяв упаковку с лекарством, он босиком прошел в ванную. А я, поежившись от холода, вернулась в кровать. Но не легла, а села, обхватив колени руками. Сна не было ни в одном глазу.

Рауль вышел из ванной и, подойдя ко мне, набросил одеяло мне на плечи и неловко, одной рукой, укутал, как ребенка.

– Холодно. В этом доме нелады с отоплением: днем жарит, как в аду, а ночью – замерзаем. Посмотрю утром, в чем там дело.

Сев рядом со мной на кровати, он обнял меня и вдруг сказал:

– Ракель бы не стала подавать мне одеяло, искать посреди ночи таблетки и предлагать спуститься за водой.

Видимо, в моем взгляде он прочитал недоумение, потому что поторопился объяснить:

– Я не сравниваю вас. Тут и сравнивать нечего! Говорю, чтобы ты поняла, кто из вас двоих мне дорог.

– Она – красивая, – вырвалось у меня.

– Красивая, – не стал отрицать Рауль. – Ты тоже красавица. Одни твои глаза-изумруды чего стоят… Но любят не только за внешность. Что от той красоты, если души нет?

– Мужчинам, говорят, нравятся такие, как Ракель, красивые и стервозные.

– Правда? – удивился Рауль. – Не знаю, кто так сказал. Явно не тот, у кого были отношения с красивой и стервозной.

– Однако же вы пробыли вместе пять лет.

– Нас связывали не только личные отношения, но и рабочие – я тебе говорил об этом. Хоть некоторые до сих пор и не могут простить мне ухода из группы Ракель, она больше не будет играть с нами. Либо я в группе, либо она.

– Так категорично? – улыбнулась я.

– Так категорично. Единственное, что нас с Ракель связывает и будет связывать – это ее брат. Его я не брошу. И, Анна, тебе это нужно принять… Манэля, а не Ракель. Либо, если не принять, хотя бы понять.

– Я боюсь, что ты вернешься к ней, – сказала я откровенно. – Как уже возвращался раньше.

– Как можно вернуться в разрушенный до пыли дом? – усмехнулся он. – Да, это правда, что мои чувства к Ракель умирали долго и мучительно. Я их и возрождал, и убивал. И снова пытался возродить… Зачем? Не знаю. Может, вдохновение питалось болью? Мои песни, написанные не словами и нотами, а слезами и кровью, исполняемые не голосом, а сердцем, находили отклики у слушателей, завоевывали популярность. Наверное, наши отношения были нужны не столько мне, сколько группе.

– А сейчас? – тихо спросила я, слегка отодвигаясь от Рауля, чтобы заглянуть ему в глаза. – Что, если вдохновение тебя оставит? Ты уйдешь опять искать его… в боли?

– Песни могут рождаться и от счастья, – сказал Рауль серьезно. – А вдохновение нужно искать вокруг: в музыке, в книгах, в словах, в улыбке любимой, в счастливом блеске ее глаз, в солнечном свете, в шепоте дождя, в смехе ребенка… Я же всегда находил его только в своем располосованном сердце. Но боль ушла, душа наполнилась другой музыкой. Не той, которая заставляет плакать, а той, от которой расцветают улыбки, которая не сопереживает плачущим сердцам, а дарит им утешение и надежду. Вот такую музыку мне хочется и писать, и исполнять.

Рауль вскочил и взволнованно заходил по комнате. Разгорячившись, он не замечал ни холода каменных полов, ни свежего воздуха, заставляющего меня, наоборот, плотнее кутаться в одеяло.

– Ты ревнуешь меня к прошлому, но не знаешь, каким оно было, – продолжил он, прекратив кружение по спальне так резко, как и начал. Присев передо мной на корточки, он обнял мои укутанные одеялом колени и заглянул снизу вверх мне в лицо. – Не веришь мне, думаешь, что я могу вернуться в него… Скажи, а тебе бы хотелось обжигаться об обманы, разбиваться о равнодушие, тонуть в слезах, задыхаться в путах фальши, позволять разрывать свое сердце изменами и отравляться, как опиумом, ответными? Хотелось бы?.. Никакое вдохновение не стоит таких истязаний. Назовешь ли ты такие отношения настоящими? К сожалению, я долго считал это нормальным – причинять боль друг другу, не столько любить, сколько воевать. Пока наконец не понял, что дальше так не могу. Я решил поставить точку и взять паузу. Никаких новых знакомств, связей, привязанностей, только музыка…

Я невольно улыбнулась, вспомнив, что подобное желание – взять паузу – тоже испытывала незадолго до знакомства с Раулем.

– Улыбаешься… – проворчал он. – Смешно говорю? Но как еще объяснить тебе, чтобы ты поняла…

– Я не знала о твоих планах – не знакомиться ни с кем, – ответила я. – Иначе вряд ли бы подошла.

– Подошла ты ко мне не ради личного знакомства. И, кажется, раз пять за то время, пока мы говорили, напоминала, что не моя поклонница и не собираешься меня «преследовать». Или что-то в этом духе, – подколол он меня с усмешкой. – Я тоже не думал, что у нас все так выйдет. Даже когда мы уже были вместе, все еще ожидал подвоха: за лаской – оплеуху, за заботой – требование платы. Как раньше. Но узнал, что твое сердце пострадало не меньше моего. Только на моем уже были зажившие шрамы, а твое еще кровоточило свежей раной. И увидел, как у меня… получается его лечить. Я понял, что могут быть другие отношения: с заботой, с любовью в глазах, с беспокойством за любимого человека. Все совсем по-другому! Вот, например, я поранился. Ну, подумаешь, заживет… Но ты тревожишься за меня так, будто я тяжело болен, заботишься.

– Нормальная реакция, Рауль… – пожала я плечами. – Если с любимым человеком что-то не в порядке, как тут не беспокоиться?..

– Вот, – удовлетворенно кивнул он, будто и ожидал от меня подобного ответа. – Но когда я разбился на мотоцикле, довольно серьезно, Ракель навестила меня лишь однажды. Чтобы наговорить неприятных слов. Не остановило ее даже то, что лежал я после операций, мне дышать было больно, не то что говорить, а уж тем более спорить.