Бедная Настя. Книга 6. Час Звезды - Елена Езерская Страница 45

— Я рад, что вы здесь, — вдруг тихо сказал Базили. — В тех распрях, в которые местные патриархи позволили втянуть себя, мне все время не хватало голоса, несущего здравое суждение и просветленное истинно Божией благодатью. Быть может, если бы вы пришли раньше, то Святую землю не удручало бы зрелище публичных раздоров, волнующих Храм Святогробский. Ибо все, что творится здесь по наущению латин, и побуждаемое личной гордыней, так мелочно, так недостойно внимания! И такими ничтожными представляются мне все мои попытки восстановить былое равновесие!

— Не стоит поддаваться унынию и самоуничижению, — неодобрительно покачал головой архимандрит Порфирий. — Однажды вам уже удалось примирить враждующие стороны. Подсказанный вами Его Величеству ход — направить в качестве подарков две бриллиантовые панагии Иерусалимскому армянскому патриарху и наместнику патриарха Иерусалимского и всея Палестины архиепископу Лиддскому, погасил пламя откровенного противостояния.

— На время, только на время, — грустно покачал головою Базили. — Хотя, конечно, я должен признать: подарок Его Императорского величества поубавил взаимные претензии среди православных, но, как я и предсказывал, в спор тут же включились католики…

— Знание — это бремя, — промолвил архимандрит. — Мужайтесь, вам придется нести его до конца дней своих.

— Возможно, это не самое страшное, из того, что нас ждет, — почти прошептал дипломат. — Мне всюду чудится грядущая война…

* * *

— Анастасия Петровна? Баронесса Корф? — в комнату, где жила Анна, вошел мужчина лет сорока, с благообразной внешностью и в монашеском одеянии.

Анна улыбнулась: удивительное дело — еще неделю назад, когда впервые за долгое время своих скитаний она услышала русскую речь, Анна расплакалась. И лишь умиротворяющий и размеренный тон, которым с нею говорил встречавший ее монах, внес постепенно в ее душу утерянное равновесие.

Она уже не верила, что конец ее злоключениям близок. Винченцо не солгал — проходя мимо полуострова, который называли мысом монастырей, «Армагеддон» сильно сбросил ход. Корабль буквально полз по узкому фарватеру, иногда почти опасно сближаясь с выступами скал, то острыми пиками торчавшими из воды, то едва заметно приподнимавшимися у самой поверхности моря и различимыми разве что по пене слабого прибоя ударявшихся в них волн. И, когда луна в очередной раз выглянула в просвет облаков, Анна разглядела один из таких уступов почти у самого поручня корабля и — прыгнула за борт.

Потом она еще какое-то время лежала на скале, обняв ее руками, словно опасаясь, что каменный пик исчезнет, растает так же бесшумно и таинственно, как корпус «Армагеддона» в короткой ночной мгле. Но корабль иезуитов ушел дальше, а Анна по-прежнему все еще ощущала всем телом нерушимую крепость земной тверди. И потом она стала взбираться вверх, пока не поняла, что преодолеть этот подъем не сможет: скала, в которую, казалось, были влиты монастырские стены, оказалась гладкой и поднималась над морем почти вертикально.

С рассветом на Анну натолкнулись монахи-рыболовы и с ужасом воззрились на нее, будто она была привидением или посланницей из преисподней. Уже потом Анне объяснили, что своим появлением она нарушила многовековой запрет на присутствие женщины в этих краях. Но исключительность ситуации, в которую она попала, заставила обитателей полуострова сделать для нее исключение и, как выяснилось позже, — не единственное. Даже соблюдая свой строгий устав, монахи давали приют людям, целыми семьями бежавшим от турецкого владычества.

А пока греки, нашедшие ее, взволнованно переглядывались и решали, что делать, Анна решила заговорить с ними. Судя по всему, русская речь была им знакома — монахи поняли, что у Анны есть важное сообщение, и, посовещавшись, поспешно удалились, чтобы вскоре вернуться. По-видимому, они получили одобрение своего игумена и на лодке отвезли Анну на другой конец полуострова, где находился, как поняла Анна, русский монастырь.

Монах-грек провел ее козьей тропой — Анна видела такие в Италии — в обход скалы, на которой стоял монастырь, в маленький глинобитный домик, располагавшийся за стенами монастыря. Уже после Анне рассказали, что там проводят время новоприбывшие, пока не будут введены в монастырь и не пройдут процедуру посвящения в братство. В домике оказалось сухо и чисто, в каждой из трех комнат было небольшое окно и стояло по одной простой деревянной кровати. В кухонном закутке Анна нашла посуду с питьевой водой, по вкусу — родниковой. Позже Анна отыскала этот родник, следуя пути, который каждый день проделывали монахи-огородники. К роднику приходилось идти в гору, но красота здешних пейзажей, чистый хвойный воздух и какая-то особая умиротворенность, исходившая от всего окружающего, превращали в глазах впечатлительной Анны ее поход за водой в паломничество.

Анне казалось, что она была довольно убедительна, пытаясь заставить монахов поверить в ценность ее информации. Но прошел день, прежде чем к ней пришли. «Наверное, греки не все поняли из моего сбивчивого и неполного рассказа», — решила Анна. Поэтому она немного растерялась, когда на пороге комнаты, которую она выбрала — меньшую, но на солнечной стороне (Анна так истосковалась по теплу!) — появились два монаха из стоявшего рядом русского православного монастыря и молча воззрились на нее. Незнакомая с суровыми правилами, издавна установленными среди расположенных на полуострове монастырей, она ждала большей открытости и, с великим трудом преодолевая охватившее ее снова отчаяние, поведала братьям свою историю. Однако на сей раз — устало и подробно, назвавшись своим полным именем и впервые изложив даже для себя самой свою историю от начала и до конца. Анна поняла — ее слушают внимательно, но ответа или хотя бы какого-то намека на него Анна не дождалась. Выслушав ее, монахи так же молча, как и пришли, удалились.

Но к обеду ее посетил молодой послушник. Он принес Анне пищу — отварные овощи и кувшинчик с вином. Так же молча, как и его предшественники, поставил еду на подоконник в комнате, которую занимала Анна, и ушел. Анна выбежала за ним следом и пыталась окликнуть и остановить, но тщетно — послушник быстрым шагом направился к монастырю и вскоре скрылся за его стенами. То же повторилось назавтра, и на следующий день. Анна была предоставлена сама себе, не зная, вняли ли приходившие к ней монахи ее предупреждениям, поверили ли ей. Все, что она могла делать сейчас — ждать.

Красное вино — не виноградное, с незнакомым Анне вкусом, отдаленно напоминающим земляничный аромат, успокоило ее. И постепенно напряжение отпустило Анну, она отдалась на волю обстоятельств, медленно приходя в себя. Впервые за этот год она получила возможность остановиться и одуматься. Передышка, которой ей казалось время, проведенное в Марселе, была скорее продолжением испытания. Там Анна не могла оставаться сама собою — ей приходилось помнить, что она играет роль мадам Жерар, и, даже обращаясь к детям, она вынуждена была таиться, скрывая свои письма и владевшую ею тоску.

И вот все кончилось. Как будто дали занавес, и гример подал влажную салфетку, чтобы она могла очистить лицо от чужой и тягостной для нее маски. До дома было еще далеко, но Анна уже чувствовала себя вернувшейся. Ее сны стали спокойными и продолжительными. В доме не было зеркал, но Анна и сама ощущала, что здоровье медленно, но верно возвращается к ней. Она питалась, как и монахи, один раз в день, в обед, но не испытывала голода — успокоение, пришедшее к ней, казалось, заполняло даже эти пустоты. День будто длился целую вечность, но без томительной тревожности, владевшей Анной весь прошлый год.