Содержанка - Кейт Фернивалл Страница 45

Ее тонкие пальцы, выглядевшие в своем сером кожаном облачении странно эротично из-за того, что больше на ней не было ничего, нашли шрам на его бедре и стали плавно очерчивать вокруг него круги. От взгляда на это движение у него закружилась голова.

— А моя мать, — продолжил он, — вела великосветскую жизнь. Постоянные балы, приемы, званые вечера. У меня был свой учитель. Других детей я не видел. Меня окружали только взрослые.

— Скучная жизнь для мальчика.

— Был один человек. Я называл его дядя Йене. Каждую неделю он приходил, и с ним я узнавал, каким на самом деле должно быть детство.

— Ты улыбнулся, — рассмеялась она, хотя его лица ей не было видно. — Этот дядя Йене мне уже нравится.

Ее волосы, как бархат, прошлись по его коже, и он снова почувствовал подступающий к чреслам жар.

— Мать увезла меня в Китай, когда мне было двенадцать. — О большевиках он не упомянул. — Как только ей стало известно, что мой отец погиб в гражданскую, она сразу вышла замуж за французского фабриканта.

— Только не говори, что ты жил в Париже. Я умру от зависти. Там такие платья!

— Такты, оказывается, легкомысленная! — рассмеялся он. — Нет. Мы остались в Китае. Там большая русская община, и меня, когда я подрос, разумеется, взяли в связную часть, потому что я говорю и по-русски, и по-китайски.

Она потянула его за прядь сальных волос.

— Значит, где-то здесь, под всей этой доброй советской грязью, находится совсем не глупый мозг.

Он опять засмеялся и почувствовал, до чего это хорошо. Он уже и забыл, как сильно помогает смех. Развернувшись, он обхватил руками ее обнаженное тело, поцеловал ее губы и отдался наслаждению, которое принес их мягкий, податливый ответ. Но через секунду она оттолкнула его от себя. Ее ладонь осталась у него на груди.

— И?.. — настойчиво произнесла она.

— И что?

— И как ты из офицера связи в Китае превратился в грязного бродягу в этом захолустном советском городке?

Он легко коснулся губами ее скулы и подумал о том, какие из его слов будут переданы кому-нибудь еще, но уже не мог остановиться.

— Все очень просто. Я узнал, что у меня есть единокровная сестра. — Он заглянул в темные беспокойные глаза Антонины, и ему не захотелось обманывать ее, делать тени на ее прекрасном лице еще темнее. И все же он произнес: — Мне надоела вся эта буржуйская жизнь. Да и все равно в то время я уже собирался вернуться в Россию. Навсегда.

— Зачем?

— Я хотел быть частью этого великого дела. Формирования целой новой нации, передела мысли и преобразования материалистического общества в идеалистическое.

Она высвободилась из его рук и легла на подушки, вытянула стройные ноги и стала водить руками по бедрам, как будто они принадлежали кому-то другому. В этом медленном показном движении было что-то отстраненно-чувственное.

— Так вы приехали сюда вместе, — промолвила она, не глядя на него, — ты и твоя Лида, чтобы найти Иенса Фрииса?

— Да.

— В Тровицком лагере его уже нет.

— Ты уверена? Ты приехала, чтобы сказать Лиде об этом? — Да.

— Так где же он сейчас?

— В Москве.

— Черт!

Москва. Выходит, казак был прав. Будь он проклят!

Она серьезно посмотрела на него.

— Ты узнал то, что хотел. Теперь ты уйдешь?

— Антонина, — улыбнулся он. — Ну где еще я смогу побриться и принять ванну? Конечно же, я останусь.

Она рассмеялась, провела большим пальцем ноги по его руке от кисти до плеча, добралась до подбородка и запустила палец в отросшую бороду.

Кожа ее пахла оливками. Теплым летним светом на хорошем бургундском с крупными спелыми оливками. Она пахла ухоженностью. То, чего Алексею так недоставало. Он был сыт по горло серостью, грязью, жизнью ради выживания. Он хотел оливок.

Он поцеловал шею Антонины и почувствовал биение ее пульса, когда провел языком по хрупкой линии ее ключицы, услышал ее возбужденный вздох. Как ребенок, который тайком изучает подарки под новогодней елкой. Его дыхание участилось, когда он провел рукой по ее обнаженному бедру, погладил нежный живот, там, где маленький голубоватый шрамик нарушал гладкое совершенство кожи, и прошелся кончиками пальцев по ее грудям и по ложбинке между ними. Она тихонько застонала, прошептала что-то непонятное, закрыла глаза и приоткрыла в улыбке губы, чуть вздрогнув от наслаждения. Он прикоснулся языком к ее зубам и почувствовал вкус коньяка.

— Это опасно? — тихонько произнес он.

— Конечно, опасно. Поэтому ты и здесь.

— А ты? — Он поцеловал оба ее века. — Ты тоже здесь поэтому?

— Я здесь, потому что…

Тишина, нервная, напряженная, вдруг заполонила комнату. Потом ее веки неохотно поднялись, и он смог заглянуть в ее глаза. Они были темными, там плескалось смущение. Медленно они начали наполняться слезами.

— Ох, Антонина, что же ты делаешь!

Он нежно обнял ее, покачал, прижав к груди, и опустился вместе с ней на подушки. Поцеловал темные блестящие волосы и крепче сжал трепещущее тело. Он не знал эту женщину, не знал, что за боль жжет ее изнутри. Но он знал, что ему не хотелось отпускать ее. Если бы он был женат на ком-то, кто каждый день посылает голодающих людей, как рабов, таскать телеги или добывать уголь голыми руками, он бы тоже стал искать способы облегчить их страдания. Он бы, наверное, тоже не снимал в постели длинные, по локоть, перчатки. Алексей медленно вдохнул аромат ее духов и вдруг ощутил какую-то связь с этой женщиной. Положив голову на лоб Антонины, он прижался к ней, чувствуя, как тепло ее тела вливается в него.

Разве можно предугадать свои поступки, не совершив их? — Коля.

Молодой светловолосый водитель оторвал взгляд от «Правды» и с любопытством посмотрел на Алексея. Его глаза говорили о том, что этому человеку интересно все. Забросив газету в кабину, он стал разглядывать приближающегося Алексея.

— Чем могу?

Алексей специально дождался его на открытой бетонной стоянке рядом с дорогой к заводу. Водители останавливались там в ожидании своей очереди на загрузку или разгрузку. Иногда им приходилось ждать очень долго, и там поставили торговые палатки, где можно было купить квас, чай и блины.

— Я куплю тебе чего-нибудь выпить, — предложил Алексей, кивнув в сторону палаток.

Коля усмехнулся.

— Я б лучше сейчас водочки.

— Организуем. — Алексей извлек из кармана бутылку, отпил из горла и передал Коле, который не задумываясь сделал то же самое.

День был пасмурный и унылый. Уже было не так холодно, как месяц назад, снег со стоянки разгребли, и теперь он лежал грязными промасленными кучами по краю двора.