Непокорный ангел - Джейн Фэйзер Страница 45

Толпа расступалась перед ними, хотя настроение у людей было очень мрачное. Тут и там вспыхивали потасовки. В воздухе пролетел камень, с треском ударившись о мостовую у ног Генриетты, отчего она испуганно отскочила назад. Дэниел еще крепче сжал ее руку.

— На улицах очень опасно, — пробормотал он. — И не время женщине находиться вне дома.

— Но я же не одна такая, — возразила Генриетта, указывая на толпу.

— Большинство из этих женщин, похоже, способны постоять за себя, — сказал он, так резко ускоряя шаг, что Гэрри вынуждена была перейти на бег, чтобы поспевать за ним. Его свободная рука покоилась на рукоятке меча, а глаза внимательно следили за происходящим вокруг.

Оглядевшись, Гэрри увидела мрачные, суровые лица женщин в грубых деревянных башмаках и сильно поношенных плащах из дешевой ткани. Многие из них вели за собой маленьких детей или несли их на руках. Внешний вид мужчин, шедших с ними, говорил о тяжелом труде и бедности. На их лицах не было даже проблеска надежды. Может быть, это и есть лицо народа, одобрявшего убийство своего короля? Или они просто считали это событием, не имевшим к ним никакого отношения, событием, за которое отвечали власть имущие, ведающие, что творят?

Генриетте хотелось поговорить об этом с Дэниелом, но она не решилась, побоявшись разбередить его душевные раны, а когда они добрались до дома, ей не представился удобный случай для серьезного или какого-либо другого разговора. Попытка уверить мужа, что ее головная боль чудесным образом исчезла, была встречена недоверчивым взглядом. Ей пришлось подчиниться — лечь в постель и принять снадобье, приготовленное Доркас. Оно содержало и отвар мака, отчего Генриетта крепко уснула задолго до ужина и продолжала спать, когда Дэниел наконец тоже лег и лежал без сна с тяжелым сердцем, глядя в темноту, изо всех сил стараясь подчинить свои убеждения жизненно важной необходимости сохранить владения и семью.

В течение следующих нескольких дней, казалось, он полностью ушел в себя. Генриетта стремилась вывести его из глубокой задумчивости музыкой и разговорами, ласками своих нежных рук в большой постели, а когда все оказалось напрасным, попыталась уговорить мужа вернуться в Кент. Члены комиссии согласились снизить контрибуцию на тысячу фунтов, и теперь его ничто больше не удерживало в городе, но Дэниел никак не мог покинуть Лондон. Создавалось впечатление, что он считал своим долгом быть рядом с королем, за которого сражался всю свою жизнь, пока топор не положит конец этому союзу.

Тридцатого января, на рассвете, Дэниел молча поднялся, оделся и также молча спустился по лестнице к входной двери. Генриетта бросилась за ним, возясь с крючками и пуговицами своего костюма для верховой езды.

— Я поеду с тобой.

— Нет, не поедешь! — Дэниел произнес это с такой яростью, которая особенно потрясла ее после столь продолжительного молчания. — Ты будешь находиться здесь, пока я не вернусь. — Дверь открылась, и в холл ворвался сырой, холодный воздух. Дэниел ушел.

Генриетта постояла минуту, ежась в своем так и не застегнутом костюме, продолжая ощупывать пальцами крючки.

— Идите на кухню и согрейтесь, дорогая, — сказала Доркас за ее спиной, успокаивающе поглаживая ей руку. — Лучше оставить его в покое, сегодня он особенно зол.

— Да, пожалуй. — Генриетта повернулась и последовала за Доркас на кухню, где в печи пылал огонь, горели лампы, разгоняя предрассветный мрак, а Джо и хозяин сидели за столом и завтракали, как будто король не должен был умереть сегодня от рук своего народа.

Доркас поставила на стол перед Генриеттой миску с творогом, положила белый хлеб, предложила какой-то красноватый напиток, который тотчас согрел ее пустой желудок. Еда успокоила молодую женщину, придала ей силы, и когда она встала из-за стола, то была полна твердой решимости.

— Спасибо, Доркас. А сейчас я пойду в Уайтхолл. Мне очень надо.

— Сэр Дэниел будет недоволен. — Доркас произнесла это таким безучастным тоном, словно считала своим долгом только предупредить ее, но не более.

— Я не могу оставаться в стороне, когда дело касается Дэниела, — тихо сказала Генриетта. — Если мой муж испытывает страдания, я не в силах спокойно наблюдать за этим.

— Вы должны исполнить свой долг. — Доркас собрала тарелки со стола. — Но будьте осторожны, на улицах небезопасно.

— Они стали такими за эти несколько недель.

Доркас кивнула. Каждая жена должна сама решать, в чем состоит ее долг. Если эта женщина считает, что ей надо куда-то пойти, она не будет спорить с ней.

— Джо проводит вас.

Юноша вовсе не обрадовался такой перспективе, но мать шлепнула его по спине.

— Не будь таким лентяем! — сказала она. — Пошевеливайся и позаботься, чтобы никто не обидел леди Драммонд.

Хотя Генриетта ни о чем не просила, ей стало легче от мысли, что кто-то будет ее сопровождать, а когда они оказались в городе, она в душе искренне поблагодарила Доркас за помощь. На улицах было полно людей, неумолимо движущихся в том же направлении, медленно и целеустремленно, как огромное чудовище, приближающееся к своей добыче. Влившись в этот поток, выбраться из него было уже невозможно. Каждый становился частью этого страшного существа.

Редкие лучи зимнего солнца пробились сквозь облака, когда они приблизились к Уайтхоллу, где был установлен эшафот. Толпа хлынула к нему, и Генриетта попала в группу, которая двигалась впереди остальных. Сама того не желая, она оказалась в первых рядах зрителей, которые в страшном молчании взирали на деревянный чурбан с выемкой. Палач уже стоял на помосте, держа в руке орудие правосудия. Изогнутое серебристое лезвие топора зловеще поблескивало на солнце. О чем думал этот человек, зная, что сейчас должен отсечь голову королю Англии?

Генриетта пристально смотрела на палача, будто могла проникнуть в его мысли, однако маска делала его лицо каким-то нереальным. Она оглянулась, ища крупную, неуклюжую фигуру Джо, но не увидела его. Вокруг были незнакомые лица, отражавшие весь спектр чувств — от вожделения до ужаса. Генриетту охватила паника. Она попыталась отодвинуться назад, подальше от эшафота, но стена из человеческих тел позади нее была непроницаемой. Генриетта отчаянно шарила глазами по толпе, надеясь увидеть Джо или, может быть, Дэниела. Она знала, что он здесь. Но где?

Внезапно по толпе прокатился глухой ропот, нарастающий по мере того, как из ворот Уайтхолла стали появляться солдаты. Между ними шел Карл Стюарт. Голова его была обнажена. Вид короля с непокрытой головой среди бывших подданных в головных уборах потряс Генриетту, как самое ужасное зрелище во всем этом страшном деле. Она понимала, что нелепо обращать внимание на такие вещи, но непокрытая голова короля символизировала для нее неестественность происходящего в это утро события.

Теперь уже она не могла оторваться от разыгрывающейся перед ней сцены. Король взошел на эшафот, который сразу был окружен плотным строем солдат, так что, когда его величество обратился к толпе, его голос был слышен лишь в первых рядах. Он снял плащ и отдал его сопровождающему, с презрением отверг повязку на глаза, сказал, что прощает палача, и опустился на колени. Наступила такая тишина, что, казалось, она никогда не будет нарушена. Серебристое лезвие топора, сверкнув на солнце, взметнулось вверх и мгновенно опустилось. По толпе прокатился стон, стон отчаяния, неверия и боли. Он нарастал, раскатываясь волнами. По щекам Генриетты текли слезы, и ее причитания слились с голосами окружающих ее людей.