Ловец мелкого жемчуга - Анна Берсенева Страница 45

– Я сам возьму, – сказал он, вставая и отряхивая джинсы. – Скажите, где.

Он не хотел расспрашивать ее о том, что случилось. И так все понятно, и зачем ввергать ее в еще большее смущение? Но идти ей сейчас в дом было ни к чему: оттуда доносился грохот и пьяный неразборчивый крик.

– Может, вы у меня сегодня переночуете? – предложил Георгий. – Я на работе буду всю ночь, – добавил он.

Последней фразы Мила, наверное, не услышала. Дверь дома распахнулась, чуть не слетев с петель, и на пороге показался ее муж.

– Что, новый ебарь пришел? – заорал он. – Не всем еще дала, сучка?! Принесешь выблядка от хера московского, а Колька корми?! А ну, пошла в хату!

Он качнулся вперед, подошел к сидящей на земле жене и, наклонившись, схватил ее за руку. Мила поднялась и, не пытаясь освободиться, сама потянула Кольку к дому.

– Пошли, Коля, пошли, – торопливо пробормотала она. – Зачем на людях-то? Стыдно же, Коля!

– Кого мне стыдиться, я на своем дворе! – гаркнул тот. – Моя жена, чего хочу, того и делаю!

При последних словах он зыркнул на Георгия. Если бы не этот взгляд его налитых пьяной злобой покрасневших глаз, может быть, Георгий сдержался бы. Из жалости к Миле, из простой логики: ну, не сдержится он сейчас, а дальше-то что, кому от этого польза? Но этот пьяный взгляд, но хозяйский рывок, от которого Мила охнула и снова чуть не упала…

– Я тебе сейчас покажу жену… – бессмысленно процедил он сквозь зубы и, ничего больше не говоря, чувствуя только, как заливает его горячей волной неудержимая ярость, одной рукой придержал Милу за плечо, а другой, резко выбросив кулак, ударил Кольку в лоб.

Георгий всегда стеснялся драться – просто потому, что ни разу еще не встретил соперника, который был бы хотя бы одного с ним роста. Да еще эти плечи широченные, накачанные волнами и веслами… Он и сейчас ни за что не ударил бы щуплого Кольку Баканова, если бы способен был думать. Но эту-то способность Георгий как раз и утратил.

От его удара Колька выпустил Милину руку, отлетел назад и впечатался в бревенчатую стену дома. Голова его резко откинулась, ударилась об оконное стекло, и стекло разлетелось со звоном, который показался Георгию оглушительным. Он медленно опустил руки – и правую, до сих пор сжатую в кулак, и левую, которой держал Милу за плечо. Колька сидел у стены, раскинув ноги, и смотрел перед собой, непонимающе моргая. Из носа у него текла кровь.

«Почему из носа? – мелькнуло в голове у Георгия. – Я же в лоб…»

– Напрасно вы, – тихо сказала Мила.

Можно было ожидать, что она бросится к мужу и запричитает – во всяком случае, именно так обычно выглядели подобные сцены в каких-то фильмах, которые Георгий не мог теперь вспомнить. Но она стояла неподвижно, смотрела, как Колька размазывает по лицу кровь, и взгляд у нее при этом был странный: горестный, покорный и ненавидящий – все вместе.

– Напрасно, – повторила она. – Его не исправишь, а деваться мне от него некуда. Дом – не квартира городская, не поделишь.

Она сказала то, что Георгий и сам знал, но, когда это было сказано вслух, да еще так спокойно, что-то взорвалось у него в груди. И то, что хлынуло при этом взрыве из сердца в голову, было горячее и сильнее ярости, которая охватила его при виде пьяного Колькиного куража…

Он резко повернулся к Миле и, схватив ее за плечи, сжал их так, что больно стало пальцам.

– У тебя одна жизнь! – крикнул он, глядя в ее глаза, которые оказались теперь прямо перед его глазами. – Одна! Ты для этого на свет родилась?! Для этого?! Дом!.. Да лучше под забором сдохнуть! Дура!

Мила не вскрикнула, хотя он сдавил ее плечи сильнее, чем тисками. Она прямо смотрела в его глаза – Георгий не видел, конечно, что они из светло-карих стали серыми, словно все стальные лепестки, о которых когда-то говорила Марфа, всплыли в них одновременно. В Милиных глазах не было ни испуга, ни обиды – только странная и страшная загадка, разгадать которую он не мог.

Все это длилось несколько секунд, не больше. Георгий медленно разжал руки, и Мила чуть не упала – оказывается, он приподнял ее над землей.

– Простите, – пробормотал он. – Правда, не надо было…

И, махнув рукой, не оборачиваясь, быстро пошел со двора.

Съемки закончились под утро, уже и небо посветлело, хотя долгие летние дни с ранними рассветами были позади и ночи уже стали по-осеннему сырыми и темными.

Георгий ушел сразу после съемок, хотя Валера предлагал посидеть у них с Ириной, отметить удачную работу и даже намекал, что неплохо бы позвать самого Монтале – вдруг согласится?

«Надо было все-таки посидеть, – подумал Георгий, уже подходя к своему дому. – Кончится ведь все скоро, последние дни остались».

Он почти не удивился, когда чья-то тень отделилась от бревенчатой стены, как только он отворил калитку. Тень была светлая, хотя и непонятно было, как может быть светлой тень, да еще в почти полной темноте.

– Мила? – спросил он. – Я хотел завтра к вам зайти. Извините, пожалуйста, сам не знаю, как все это получилось. Как он, ничего?

– Ничего, – кивнула она. – Что ему сделается? Его однажды в Александрове палками железными побили, и ничего, даже переломов не было. Пьяных бог любит.

Георгий только вздохнул. Ему не хотелось думать о Миле и обо всем, что произошло сегодня вечером. Особенно сейчас не хотелось, после работы, от которой до сих пор звенело все тело, как после ночи с женщиной. Все, что было связано с Милой, с ее нелепой и убогой жизнью, словно гасило его душу, и он инстинктивно отшатывался от этой прозрачной, как призрак, печальной женщины.

– Я молоко принесла, – сказала Мила. – Вы же не взяли сегодня. Голодный, наверно, на работу пошли из-за дурня моего.

– Да нет, ничего, – махнул рукой Георгий.

Он и правда забыл про голод еще вечером, а во время съемок вообще никогда не думал ни о чем подобном.

– Вы не расстраивайтесь из-за меня, – попросила Мила. – Что ж теперь, такая, значит, судьба. Я понимаю, понимаю, – торопливо добавила она. – Вы во всем правы, что сказали. А только это вы для себя правы, понимаете? Это вы лучше под забором бы, чем так… А мне дорожка от рождения такая проложена, ничего уж тут не поделаешь. Не родился про меня другой мужчина, а сама я никчемная, и для чего мне с жизнью-то бороться за себя?

Она поправила волосы, но как-то странно поправила – не убрала со лба, а, наоборот, сдвинула их к самым бровям. Георгий только теперь заметил синяк у нее над переносицей.

– Ничего, ничего, – повторила она и неожиданно погладила его по руке. – Дай вам бог счастья. А на такое, как со мной было, внимания не надо обращать. Такого в жизни много – видно, так оно и должно быть.

– Не могу я, Мила! – Георгий почувствовал, как снова начинается опасная дрожь в груди. – Вы простите, но даже не из-за вас – я же понимаю… Я из-за себя. Я когда вот такое вижу, мне ничего не хочется, понимаете? Я смысла тогда не вижу ни в чем!