Чарлстон - Александра Риплей Страница 44

– Нет, спасибо. Ты ответь на мой вопрос. Пинкни рассмеялся:

– Ты не выносишь праздной болтовни. Мергель – это известковая глина. Меловые отложения, которые находят в почве. Замечательный материал. В нем содержится много древних окаменелостей. Кости доисторических животных и рыб, даже людей. А почему ты спрашиваешь? Только не говори, что парни из отеля занялись археологией.

Симмонс, наполнив бокал мадерой, протянул его Пинкни.

– Говорят, это хорошее удобрение, – сказал он. Голос его дрожал от волнения.

– Они, наверное, бредят. На почве, где мергель является поверхностным слоем, ничего не растет. В Карлингтоне есть один такой обширный участок. Там даже ядовитый сумах не растет. Но если известковая глина скрыта в глубине, тогда все в порядке. Хотя такая земля не даст больших урожаев.

У Симмонса, казалось, камень с души свалился.

– Это именно то, что я хотел услышать. Лежа в госпитале, ты без конца твердил о какой-то крохотной лошадке.

– Правда? Не помню. Должно быть, я говорил в полусне. Забавно, что только не пригрезится в лихорадке. Да, когда я был маленьким, принялись копать запасной погреб. Меловая глина хорошо держит холод. На глубине трех-четырех футов оказался скелет эогиппуса. Черные перепугались до смерти и со всех ног кинулись к моему отцу. Папа очень заинтересовался. Но работники ни за что не желали возвращаться к находке. Мы с отцом спустились в яму и очистили скелет от остатков мела. Отец послал меня за энциклопедией, и я прочел ему страницу вслух. Эогиппус – сразу и не произнесешь. Это предок нашей современной лошади. Но на свете не существует никого, кто бы… Симмонс откашлялся.

– Все это очень интересно, профессор. Пинкни улыбнулся:

– Да, конечно. Но я вижу, предмет не слишком увлек тебя.

– Сейчас я постараюсь тебя увлечь. Видишь ли, в этом самом мергеле содержатся фосфаты. Почва, на которой выращивают пшеницу, нуждается в фосфатной подкормке. В город приехали парни из Филадельфии, которые ищут собственников земель с известковой глиной. У них с собой миллион долларов. Никто не вложит в дело такие деньги, если не уверен, что выручит пятьдесят долларов за один.

– Фосфаты? Я ничего о них не знаю.

– Посмотри в энциклопедии. Это поинтересней, чем мертвые лошади. Считай, это конец всем твоим заботам. Это все равно что клад найти.

Старый ялик покачнулся и зачерпнул воды.

– Простите, мистер Пинкни, – улыбнулся Билли, – мы, кажется, поймали леща.

Пинкни кивнул и машинально улыбнулся шутке. Все его внимание было сосредоточено на береговых знаках вдоль реки. За следующим поворотом должен расти дуб, обвитый глицинией. Они уже проплыли мимо сарая, где хранились когда-то тяжелые речные баржи. От сарая ничего не осталось, кроме гнилых пеньков, но для Пинкни это был все тот же сарай. Невидимый прилив колебал болотную траву, позолоченную лучами солнца; длинные стебли плавно извивались, зачаровывая взгляд. Земли были скрыты приливом. Дамбы, знак власти человека над рекой, пожелавшего задерживать воду на рисовых полях, были разрушены, и поля пришли в запустение. Но это не имело значения. Пинкни казалось прекрасным даже болото. И если Тень окажется прав, в Карлингтоне больше не будут выращивать рис. А травы останутся навсегда – как принадлежность реки, приют и пища для уток.

Они уже почти доплыли. Пинкни повторял про себя слова бессмысленного договора, который ему хотелось бы заключить с судьбой. «Если дерево там, мне до дома и дела нет», – повторял он про себя вновь и вновь в такт веслам, мерно поднимавшимся на словах «там» и «нет». Река несла их все ближе к цели. Сердце Пинкни громко билось.

Скоро. Через несколько минут. Как такая невзрачная сосна могла разрастись так, что сквозь нее ничего не видно? Наверное, он ошибся. Наверное, это за следующим поворотом. Нет, это та самая сосна. Пинкни вздрогнул. Воспоминания захлестнули его – он чувствовал и боль, и благодарность. Огромная узловатая глициния все еще обвивала сучья, по которым он некогда карабкался. Одна ветвь выдавалась далеко вперед, и однажды он привязал к ней веревку. Ветка качалась, и ему казалось, что он скачет на лошадке. Он воображал, что, как пух, взовьется к небу и будет там кататься, оседлав какое-нибудь облако. Став постарше, он обнаружил, что лоза глицинии необыкновенно прочна. Пинкни, без жалости оборвав цветущие красные гроздья, обхватывал лозу руками и ногами и, раскачавшись, с замиранием сердца летел в реку. Очутившись в по-зимнему ледяной воде, он взвизгивал от холода и восторга.

– Домой, – сказал Пинкни. Ненасытный, он уже забыл о своей сделке с судьбой и молил Бога, чтобы дом не был разрушен. Господи, пусть он стоит там, как прежде. Мой дом, моя Жизнь – Карлингтон. Он уже не выставлял никаких условий. Во всем мире не было ничего дороже аллеи тутовых деревьев, ведущей к приземистому зданию. Оставалось совсем немного. Весла всплескивали, погружались, поднимались, всплескивали, погружались…

Пристань. Пристань все еще на месте. Пинкни оперся о плечо Симмонса. И высокие, раскидистые деревья, листва на которых уже потемнела. Тутовые деревья не самый удачный выбор для аллеи, дубы и магнолии стоят зелеными всю зиму. Но много лет назад Трэдд решил, что будет разводить в Карлингтоне шелковичных червей, и посадил тутовые деревья. Сейчас они обросли испанским мхом. Пинкни нетерпеливо миновал его серые колеблющиеся полотна.

Пройдя аллею, он издал разбойничий клич:

– На месте! Билли, Тень, вот дом! Ура!.. Это Карлингтон. Сушите весла. Причаливаем!

В этом доме семья жила каждую зиму. Дом был гораздо ниже, чем строения в Чарлстоне, к которым Симмонс уже успел привыкнуть: В нем было всего два этажа. В центре на обоих этажах полукругом выступала веранда с кипарисовыми, некогда покрашенными белой краской колоннами. Оба крыла здания имели по десять окон в верхнем этаже и по пять окон и дверей в нижнем. Стены были сложены из чарлстонского серовато-красного кирпича; каждое окно украшено резным известняком. Ставни густо-зеленого цвета все еще держались на нескольких окнах. Три были закрыты на крючок, в одном отсутствовала петля. Большинство окон было без ставней, с разбитыми стеклами. Плющ карабкался по стенам, занавешивая некоторые окна.

Но Пинкни не замечал разрушений. Для него это был родной дом, и он созерцал его внутренним оком. Он шел впереди всех, не обращая внимания на сорняки, которыми заросли и аллея, и лужайка. Входная дверь была загромождена. Симмонс помог ему разобрать завал и открыть ее. В доме было совершенно пусто. Только паутина свисала по углам, а на полу громоздились кипы сухой листвы и валялось битое стекло. Пинкни обошел дом, заглянув в каждую комнату. Тень, как всегда, следовал за ним, зорко прищурив глаза. Когда они вернулись к входной двери, Пинкни вздохнул и пожал плечами.

– Эти ублюдки ограбили дочиста, – сказал он бесцветным голосом. – Пойдем, Тень. Я покажу тебе, где лежат фосфаты.

Обратно он шел не оглядываясь.

Котлован был квадратным – десять на десять футов и три фута в глубину. Друзья сидели на краю ямы, болтая ногами. Как и обещал Пинкни, срез был усеян большими вкраплениями разнообразной формы. Тень вытащил одно и внимательно рассмотрел его. Оно представляло собой треугольных очертаний кость.