Обольсти меня на рассвете - Лиза Клейпас Страница 44

— Ты меня до ручки доведешь! — воскликнула она. — Я хочу, чтобы ты немедленно это прекратил, Кев! Ты хотя бы представляешь себе, на какое посмешище себя выставляешь? Как отвратительно ты ведешь себя сегодня?

— Это я отвратительно себя веду? — Он был подобен грозовой туче. — Ты едва себя не скомпрометировала.

— Может, я хочу себя скомпрометировать?!

— Это плохо, — фыркнул он и схватил ее за предплечье, собираясь вывести из оранжереи. — Потому что я намерен проследить за тем, чтобы с тобой не случилось ничего плохого.

— Не прикасайся ко мне! — Уин вырвала руку. — Сколько лет жизнь со всеми ее опасностями проходила мимо меня, пока я лежала больная в постели, надежно упрятанная от всяких там превратностей судьбы. Довольно с меня такой жизни! И если ты этого для меня хочешь, Кев, если ты хочешь, чтобы я продолжала жить, словно растение под стеклянным колпаком, одна, никем нелюбимая, тогда пошел ты к черту!

— Ты никогда не была одна, — хрипло проговорил он. — И ты всегда была любима.

— Я хочу, чтобы меня любили как женщину. Не как ребенка, не как сестру, не как инвалида…

— Я не так тебя…

— Может, ты просто не способен на такую любовь? — Распаленная, отчаявшаяся, Уин испытала желание, которого никогда не знала прежде. Желание сделать ему больно. — Ты не умеешь любить.

В этот момент Меррипен вздрогнул как от пощечины. Лунный луч скользнул по его лицу, и Уин испугалась, увидев, что с ним сделалось. Всего несколько слов пронзили его до самых глубин, и вскрылся нарыв, полный мрачной ярости. Уин отступила в испуге. Меррипен грубо схватил ее за руку.

— Тысяча лет в адском пламени ничто в сравнении с тем, что я чувствую к тебе каждую минуту каждого дня. Я люблю тебя так сильно, что в этой любви нет радости, нет счастья, нет покоя. Ничего нет, кроме муки. Потому что, даже если бы я растворил одну каплю того, что чувствую к тебе в целом море, этого было бы все равно достаточно, чтобы убить тебя. И даже если я сойду от этого с ума, я все равно предпочел бы видеть тебя в объятиях этого холодного бесчувственного ублюдка, нежели допустил бы, чтобы ты умерла в моих.

Еще до того как до Меррипена стало доходить, в чем он только что признался и что повлечет за собой это признание, он накрыл ее губы своими губами в яростном жадном поцелуе. Целую минуту, а может, и две, Уин не могла даже шевельнуться. Она чувствовала себя совершенно беспомощной, рассыпалась на тысячи мелких осколков. Она не могла мыслить рационально. Она вообще не могла думать, чувствовала себя на грани обморока, почти как тогда, до клиники, и все же совсем не так. Рука ее вспорхнула к нему на затылок, ощутила вздувшиеся мышцы над краем воротника и коротко стриженные черные волосы.

Пальцы ее, зажив собственной жизнью, ласкали его затылок, пытаясь унять лихорадку в его крови. Он задыхался. Он жадно пил сладость ее рта, с необузданной яростью впиваясь в ее губы. И вдруг он присмирел и стал нежным. Руки его дрожали, когда он прикасался к ее лицу, пальцы нежно гладили щеку. Он отпустил ее губы и поцеловал веки, нос, лоб. В стремлении быть к ней ближе, еще ближе, он напирал на Уин, пока спина ее не оказалась целиком прижата к стене оранжереи. Уин вскрикнула, когда обнаженные лопатки прижались к холодной стеклянной панели. По телу побежали мурашки. Прохладное стекло… но тело его было таким жарким, его обжигающе нежные губы медленно скользили вниз по ее горлу, по ключицам, в вырез декольте.

Меррипен опустил два пальца в вырез платья, поглаживая прохладную грудь. Этого было ему мало. Нетерпеливо он потянул за край платья и мелкие чашечки корсета под ним. Уин закрыла глаза, не остановив его ни словом. Грудь ее часто вздымалась.

Меррипен застонал, любуясь ее выпущенной на свободу грудью. Он приподнял ее повыше, продолжая прижимать к стеклу. Она едва касалась пола, стоя на цыпочках. Наклонившись, он сомкнул губы вокруг соска.

Уин прикусила губу, чтобы не закричать. Каждое горячее прикосновение его языка словно кинжалом пронзало ее до самого низа, до пальцев на ногах. Она погрузила руки в черную массу его волос — одна рука в перчатке, другая без, — выгибаясь ему навстречу.

Когда ей показалось, что отвердевший сосок звенит, Меррипен отпустил его и стал подниматься губами к ее шее.

— Уин, — хрипло проговорил он. — Я хочу… — Но он не стал договаривать, чего хочет, и снова ее поцеловал, глубоко и страстно. Одновременно он взял тугой сосок двумя пальцами и стал нежно сжимать его и перекатывать, пока от сладкой муки наслаждения она не начала извиваться и всхлипывать.

Затем с безжалостной внезапностью все это кончилось. Он замер, тихо выругался и по непонятной причине резко оттащил ее от стекла, прижав к себе, словно пытался спрятать от чего-то.

— Что… — Уин обнаружила, что с трудом может говорить. Голова ее была в тумане, словно ее пробудили от глубокого сна и она еще не вполне проснулась. — Что там такое?

— Я заметил движение на террасе. Нас могли увидеть.

И тогда Уин отчасти пришла в себя. Отвернувшись от него, она неуклюже запихнула грудь в корсет и поправила платье.

— Моя перчатка, — прошептала она, увидев, что она лежит, забытая, на скамье словно крохотный белый флаг — сигнал о капитуляции.

Меррипен пошел к скамье, чтобы вернуть ей перчатку.

— Я… Мне надо в дамскую комнату, — дрожащим голосом сказала Уин. — Я приведу себя в порядок и вернусь в гостиную, как только смогу.

Она не была вполне уверена в том, что знает, что именно только что произошло, что это означало. Меррипен признался в том, что любит ее. Он наконец это сказал. Но в ее представлении объяснение в любви должно быть счастливым, радостным событием, а не таким, каким оно прозвучало в устах Меррипена — полным горечи и гнева. Все шло совсем не так, все было ужасно.

Если бы только она могла вернуться в отель и запереться у себя в комнате! Она нуждалась в уединении, чтобы все обдумать. Так что именно он сказал?.. «Я предпочел бы видеть тебя в объятиях этого холодного бесчувственного ублюдка, нежели допустил бы, чтобы ты умерла в моих». Но это же бессмыслица. Почему он это сказал?

Ей хотелось потребовать от него ответа на свой вопрос, но не здесь и не сейчас. Такие вопросы с наскока не решают. Тут требовалась большая осторожность. Меррипен был куда более сложным человеком, чем казался со стороны. Несмотря на то что он производил впечатление человека далеко не тонкой душевной организации, на самом деле в нем кипели чувства такой силы, что даже он сам не умел с ними справляться.

— Мы должны поговорить позже, Кев, — сказала она.

Он коротко кивнул ей. Плечи его ссутулились словно под тяжестью непосильной ноши.

Уин, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, поднялась в дамскую комнату на втором этаже. В уборной кипела работа — горничные спешно пришивали оторвавшиеся оборки, помогали убрать жирный блеск с покрытых испариной лиц, поправляли прически, втыкая новые шпильки вместо утерянных во время танцев. Женщины собирались в маленькие стайки, хихикали и сплетничали о том, что успели подсмотреть или подслушать. Уин села перед зеркалом и уставилась на свое отражение. Щеки ее горели, от обычной невозмутимой бледности не осталось и следа, губы покраснели и припухли. Она покраснела еще гуще, подумав о том, что другие, глядя на нее, вполне могут догадаться о том, что она делала.